По дороге с облаками

Шевчук Нина

Железнов ничего не ответил и не посмотрел в сторону Лишаенко. Он помог Кате выйти из-за стола, и они покинули ресторан.

— Чего тебя вообще туда понесло? — спросил Виктор уже в такси.

— А тебя?

— Я первый спросил. Захотелось на меня поглядеть?

— А тебе?

Железнов засмеялся и от этого стал больше похож на прежнего себя.

— Мне хотелось, разумеется. На тебя приятно посмотреть, как и прежде.

— И не говори. Сама от зеркала не отхожу, так приятно.

Железнов больше

не казался угрюмым, как в ресторане. Он открыто улыбался в ответ на Катины шутки и раз даже аккуратно прикоснулся к ее плечу. Вдыхая зыбкий хмельной туман, плавающий перед глазами, Катя неожиданно для себя представила, что все в их жизни сложилось по-другому. Будто поступать в Москву они поехали вместе, а после университета поженились. Только что они были вовсе не на встрече одноклассников, а отмечали десятую годовщину свадьбы, а дома их ждут двое сыновей — одному девять, второму — шесть. Сейчас они отпустят такси, поднимутся в квартиру, и младший сын радостно выбежит в прихожую:

— Папа, папа, а почему у тебя такие длинные волосы?

— А это, сынок, чтобы закрывать мои большие уши.

Катя мотнула головой, прогоняя нелепые фантазии, и с трудом удержалась, чтобы не засмеяться. Такси, тем временем, уже причалило к ее подъезду.

— Ну что, пригласишь блудного друга на рюмку чая?

— Только на чашку водки.

— Идет.

В некоммерческие отношения с мужчинами Трошина не вступала уже, по меньшей мере, лет восемь и потому чувствовала себя крайне неловко. Наступая на каждую ступеньку в лестничном пролете, она сосредоточенно высчитывала про себя: «Дать, не дать, дать, не дать….» Так гадают на ромашках влюбленные отроковицы. Только не совсем о том.

— Дать, — сообщила последняя ступенька.

— Ну, это мы еще посмотрим, — возразила ей мысленно Трошина.

Задушевная беседа полилась как-то сама собой вместе с янтарным коньяком, то и дело заполнявшим два бокала на тонких ножках. Катя узнала, что, закончив университет, Железнов женился на дочери главы той фирмы, в которую несколько лет до того инвестировали его родители, и где для Виктора имелось вакантное место заместителя директора по рекламе. Через год родился сын. В течение следующих пяти лет Железнов исправно выполнял свои обязанности и подавал большие надежды. Его супруга, как полагается, воспитывала ребенка посредством няни и вела хозяйство при помощи двух горничных и повара. Но в какой-то момент Виктор понял, что все это — «не его», и покинул супругу. В тот же день квартира, Майбах и должность тоже стали «не его». А еще через год, ввиду обстоятельств, Железновы лишили сына права на наследство и переписали все на внука.

— Вот так, остался гол, как сокол, — заключил Виктор и улыбнулся, явно довольный собой.

— А в ближайшем секонде продавалось только это жуткое пончо?

— Темная ты женщина. Это дизайнерская работа. Дорогая вещь, между прочим.

Железнов снял пиджак и положил Кате на колени.

— А брюки тоже дизайнерские?

— Нет.

— Фух, пронесло, —

Катя вытерла со лба воображаемый пот. — А то ты бы и их снял.

— Не все сразу.

Железнов поставил на стол пустой бокал, и лицо его стало вдруг серьезным. На лбу и вокруг глаз обозначились глубокие морщины.

— Знаешь что? — сказал он, понизив голос. — Все так нелепо вышло, потому что с самого начала я совершил ужасную ошибку.

«Вот оно!» — закричало Катино сердце и заплясало в груди. Раскаивается, значит, сволочь! Понял, что она была его единственной любовью. Ну, ничего. Теперь она уже не глупенькая неопытная школьница.

— Подожди минутку, — попросила Катя томным голосом и ушла в спальню. Через три минуты она снова вернулась в полупрозрачном пеньюаре и черных чулках, подошла к креслу, в котором сидел Железнов, и медленно опустилась на ковер.

— Катя, что ты делаешь?

Только сейчас она заметила испуг на лице бывшего возлюбленного.

— Я тебя соблазняю. Вроде бы.

— Зачем?

— Но ведь ты же сказал про ошибку.

— О Господи! Ты подумала, что я говорю о нас с тобой? Прости меня, пожалуйста.

— Ну и сволочь же ты, Железнов.

Она поднялась с пола и села на второе кресло, раздосадованная собственной оплошностью.

— Катя, я — гей. Ты что, не поняла? Родители из-за этого изменили завещание.

Трошина подняла голову и впилась в него непонимающим взглядом:

— А чего ты тогда ко мне приперся-то?

— Прощения у тебя попросить. За то, что так с тобой тогда обошелся.

И тут Катя расхохоталась. Настолько сильно, что даже протрезвела. Она смеялась над своей нелепой выходкой с пеньюаром, над коварной свахой-ступенькой, над родителями Железнова, которые сейчас, наверное, были бы счастливы, если бы их единственный сын женился на ней, над дизайнерским пиджаком, напоминавшим оперение австралийского попугая.

Когда утром Катя провожала его на перроне, на душе было легко, как никогда еще в жизни.

— Трошина, если захочешь приехать в Москву, мой дом — твой дом. И работу подыщем, — сказал Железнов на прощанье.

— Спасибо, Вить, у меня свой дом есть. И работа.

Патент

Дверной звонок громогласно возвестил о том, что в дом Филиппа Аркадьевича Задумина пришел нежданный гость.

— Филька, разве у тебя сегодня есть ученики? — прокричала из кухни Анастасия, жена Задумина.

— Нет, Ася. Никого.

— Ну вот тогда иди и открывай! — ожесточенно выдала она, не расслышав ответ. После пятнадцати лет работы на машиностроительном заводе Анастасия стала тугоухой и сутулой, ступни ее растоптались, высохли и походили на задние лапы кенгуру. Хоть ей было всего сорок, на вид она годилась в матери Ольге Дмитриевне, тридцатипятилетней учительнице математики, которую любил Задумин.

Звонок прогремел во второй раз.

— Борька, наш ученый оборзел, сукин сын. Открой ты, у меня руки в фарше.