По древним тропам
Шрифт:
— Акжал! — воскликнул Махмут.
— Жалко убивать, не будем стрелять… — осторожно заметил Мукай, невольно залюбовавшийся жеребцом Дары.
— Теперь встретимся у переправы ниже Кольжата, может быть, на самом плоту, — заключил Махмут.
Дара ушел и на этот раз. Ушел, потеряв двух спутников, таких же отчаянных и жестоких. Потерял он и красивую, любимую им женщину. Дара сам умчал ее от погони и сам убил. Каждый по-своему старался объяснить это страшное решение Дары, которое никак не умещалось в голове нормального человека. Ну, почему он, бросив своих раненых спутников, большой косяк лошадей, взял с собой только эту женщину, а потом, когда спас ее, —
Все выяснилось на пароме.
Старик, переправивший Дару на другой берег, молчал, только время от времени посматривал туда, где скрылся человек на знаменитом Акжале. Другой же паромщик — он был моложе — не мог скрыть недавно пережитого страха и только повторял:
— Он настоящий шайтан — этот Дара, настоящий шайтан! И лошадь у него какая-то бешеная! Он сказал, что предпочел верную собаку неверной бабе. Ну и шайтан!
Махмут и Мукай не торопили паромщиков, надеясь, что, придя в себя, они скажут кое-что важное, и наконец старик рассказал, что Дара на скаку услышал, как скулит его собака Бойнак, бежавшая рядом. Дара придержал жеребца, не желая оставлять верного пса, и увидел, что собака держала в пасти обойму патронов. Он машинально ощупал патронташ — тот был пуст. Оказывается, сидя за Дарой, женщина почему-то вынула у него последнюю обойму и выбросила ее, Бойнак подобрал ее, а когда погоня осталась далеко позади, остановился и позвал хозяина…
— Вот что он мне рассказал, — заключил паромщик.
— И он убил ее… — тихо проговорил Махмут.
После минутного молчания старик убежденно добавил:
— Недаром говорят, что собака — верный друг, а женщина — обуза.
Мукай отошел и стал поодаль, чтобы не сорваться на старика, так холодно и безжалостно тот рассудил.
— Что ты несешь, старик? — крикнул Махмут. — Дара — убийца и вор. Женщина не могла поступить иначе, ведь он убил и ограбил десятки таких, как ты, дехкан, а ее силой отнял у родителей!
— Ты позоришь свои седины, старик! — сорвался на крик и Саут.
Должно быть, старик вспомнил пословицу, не особенно задумываясь над тем, что совершил Дара. Потому он понуро опустил голову, в замешательстве затеребил усы.
— Да-да… Вы правы, дети мои. О аллах, что творится в этом мире!..
В то время Махмуту не было и двадцати пяти лет, но революция захватила его целиком, он закалился, идейно окреп и вырос, глубже стал понимать сущность происходящих перемен. Этому способствовали его пребывание в Джаркенте и Подгорном, общение с образованной русской, татарской молодежью и особенно военно-политические курсы в Алма-Ате, где он учился у Абдуллы Розыбакиева, Магаза Масанчи. С малых лет он всем своим горячим сердцем полюбил Садыра Палвана, Анаята Курбанова, Илахуна-Коккоза и мечтал быть похожим на них. Он гордился тем, что своими глазами видел и Анаята и Илахуна, и с волнением вспоминал те дни.
Десять лет назад, когда из-за предательства поймали Анаята Курбанова, Махмут вместе со своим дедом был на месте поимки. Люди, боясь кары, не решались подойти поближе к Анаяту и стояли поодаль. Махмут же, набрав в тыквянку чаю, подбежал к пленнику и протянул ему кувшин. Тогда Анаят с окровавленным лицом весело улыбнулся и сказал: «Молодец, сынок! Ты бесстрашен, пусть мой сын станет тебе другом!» Даже конвоир пришел в умиление от поступка мальчишки и разрешил ему напоить арестованного.
«В жизни иногда бывает такое, что и не знаешь, наяву это случилось или во сне», — говорил часто Махмут, вспоминая о другой встрече, которая произошла спустя месяц после ареста Анаята. Махмут вместе с друзьями шел по улице села и громко пел. Когда они вышли на большую проселочную дорогу, к ним приблизились трое всадников,
— Молодцы, ребята! Неплохо поете… Но сама песня тут ни при чем, конечно.
— А чем вам не нравится песня? — спросили ребята.
— А вот если я возьму и расстрою ваши инструменты, вам это понравится, а?
— Не понравится…
— Ну вот и вы, пожалуйста, не искажайте мою песню.
С этими словами один из них похлопал по плечу Махмута, и всадники ускакали. Только тогда ребята поняли, что это был знаменитый певец и народный герой Илахун: ведь они пели «Песню Илахуна»!
Спустя две недели стало известно во всем Семиречье, что Илахун-Коккоз был в Алма-Ате. (Действительно, Илахун вместе с двумя товарищами приезжал в Алма-Ату, из Кульджи, чтобы освободить Анаята; правда и то, что они прибыли через несколько минут после того, как казненного Анаята спустили в вырытую тут же яму, наполненную кипящей известью.)
«Да-а, в жизни человека и в истории бывают такие моменты, когда одна минута, даже секунда может сыграть решающую роль», — так думал Махмут, возвращаясь к месту недавней перестрелки с бандой Дары, чтобы похоронить на берегу Или своих павших товарищей.
Сотрудники Джаркентского уездного ЧК обсудили операцию, которую они считали и удачной, потому что банда была рассеяна, и неудачной — потому что сам Дара все-таки ушел, и отправили докладную руководству. Независимо от того, какой вывод будет сделан в центре, Махмут решил просить разрешения на переход границы, чтобы уничтожить Дару и Хевуллу в их же гнезде. Но начальник Джаркентской милиции Чанышев запретил эту операцию… Чанышеву было известно, что, во-первых, Хевулла пойман, во-вторых, едва ли из-за Дары, который, потеряв банду, наверняка оставит свой промысел, стоит так рисковать.
— Есть, браток, другие дела, — необходимо, например, осуществить на чужой земле один революционный приговор, — сказал Чанышев Махмуту.
С этого дня Чанышев и Махмут встречались почти каждый день. Махмут изучал по военно-топографической карте Суйдун и окрестности этого города, горные дороги. Чанышев подробно рассказывал ему о расположении гарнизона генерала Дутова, о его охране. Однажды Чанышев сказал Махмуту, что он должен научиться мастерски стрелять из пистолета.
Махмут понимал, что готовят его для важного дела, и был готов к этому. Лишних вопросов он не задавал, потому что хорошо знал: до поры до времени едва ли и сам Чанышев точно знает подробности задания, а если и знает, то ничего определенного пока не скажет.
Рассказывая о положении в Суйдуне, Чанышев дал Махмуту подробную информацию об одном своем родственнике, который разбогател на кожевенном деле, а потом заметил:
— Дара, должно быть, все еще в Суйдуне. Говорят, что его жеребца, которого ты хвалил, у него отобрали люди Дутова.
Махмут и Чанышев еще поговорили о мелочах, которые могут оказаться важными, потом отправились в столовую. На берегу Усека сидели десятки игроков и бездельников, разделившись на группы, они играли в азартные игры. Махмут обратил внимание Чанышева на этих людей.
— Этими бесклассовыми элементами займемся потом, Махмут. Сейчас наша задача — уничтожить вооруженных врагов, таких, как атаман Дутов. Он накапливает силы у нас под боком. Не можем же мы ждать, когда он перейдет границу и нападет на нас.
Сдвинув брови Махмут молчал, обдумывая слова Чанышева, и уже мысленно строил планы уничтожения атамана. Чтобы Чанышев не заметил его мечтательности, Махмут вспомнил Акжала.
— Удивительный конь! На нем атаман может уйти от любой погони.
— Все атаманы помешаны на лошадях. Но такой ли уж скакун Акжал, как о нем говорят?