По древним тропам
Шрифт:
Люди эти занимались каждый своим привычным делом, но досуг проводили в кутежах и пьянстве, как бы стараясь этим показать, что их не волнуют грозные события тех лет.
Мне пришлось стать поденщиком.
Однажды один из моих приятелей сказал, что в Суйдуне есть такой дом, где всегда звучит прекрасная музыка и струится дым кальянов.
— Пойдем туда, — сказал он.
Я еще не знал, что иду к той, о которой сложены песни, к живой легенде Суйдуна.
Мы зашли в просторный, чисто подметенный двор. Возле беседки, обвитой плющом, дымили самовары.
В большой комнате собралось множество гостей. Седобородые старцы были облачены в одежды, сшитые из бекасама — дорогой ткани ручной работы. Хозяйка майданханы сидела между двумя белыми, как лунь, чалмоносцами. Убого одетые гости, расположившиеся у входа, по виду были похожи на странствующих нищих и бродячих музыкантов. Джухаза сделала нам знак, чтобы мы сели рядом с ними, у самого порога.
— Добро пожаловать, гости, — приветливо сказала она нам, и мне показалось, что в ее словах был какой-то вопросительный оттенок.
У Джухазы был высокий лоб, прямой нос и сросшиеся на переносице брови. Глубокий свет мерцал в ее глазах, прикрытых длинными ресницами. Она была прекрасна!
— Прошу вас, гости! — сказала она, когда подали чай, и взяла в руки свой дутар.
— Мы беженцы, ханум, — тихо промолвил мой спутник.
В ответ на это Джухаза улыбнулась и сделала знак юноше-слуге. Тот протянул моему приятелю кальян, потом подал алый раскаленный уголь, зажатый в железных щипцах. И другие гости потянулись за кальянами.
Я охмелел от гашишного дыма и звуков дутара. Первая песня Джухазы, пропетая в тот вечер, до сих пор звучит у меня в ушах.
Побыв не раз в доме Джухазы, я заметил незыблемый обычай, установленный там. Джухаза пела и играла на дутаре, лишь после этого начинали состязаться между собой музыканты. Первым играл прославленный хафиз Амритдин-хальпе, былой толкователь корана, потом исполняли достан под звуки дутара, тамбура и бубна, а в самом конце звучал лишь один тамбур. Я оставлял в майданхане последние гроши. Меня притянул к себе, поглотил и растворил волшебный мир музыки и прекрасной песни.
С кем только я не познакомился за эти два года в доме Джухазы! Мусульманские священники, странствующие дервиши и маддахи, рассказывавшие о жизни и подвигах ревнителей веры. Среди моих сверстников, очарованных прекрасной Джухазой, был и Розы, прозванный потом Тамбуром. Теперь его все знают как музыканта и композитора.
А в те годы он сначала служил у Джухазы мальчиком и подносил гостям кальян, потом стал играть на дутаре. Джухаза привязалась к нему, как к брату. Каким-то чувством она постигла и мою преданность к ней, сделала меня домашним слугой и поселила в одной комнате с Розы.
Я не мог заметить за Джухазой ничего предосудительного. Почему она жила так бескорыстно и беспечно? Она не старалась умножить свои доходы, без остатка тратила деньги или отдавала их нищим, дервишам, странникам, музыкантам. Про нее говорили, что
Меня зачастую поражала та жадная любознательность, с которой она расспрашивала бывалых людей об уйгурах, узбеках, казахах, живущих в Советской России. Джухаза стремилась узнать о новых законах жизни, установленных «красными русскими».
Однажды Джухаза отправила меня вместе с Розы на горные пастбища купить баранов. Я забыл — осенью или весной это было, помню лишь, что тогда снег шел вперемежку с дождем. В тот день улицы Суйдуна вдруг необычайно оживились. Скрипели арбы, груженные каменным углем и дровами, люди торопливо гнали вьючных ослов и быков. Состоятельные горожане мчались куда-то на своих фаэтонах.
— Почему такая суета? — спросил я Розы.
— Да, говорят, что в Суйдун приезжает муфтий всего Алтышара, якобы на совет с джандралом Дутовым.
Хоть и смутно, но тут уж я понимал, что эти гости зря с Дутовым встречаться не будут. Мной овладело тревожное чувство.
— Советская власть окрепла, — вдруг промолвил Розы, будто угадывая мои мысли. — Не так-то просто ее свалить. Ничего у них не выйдет, сил не хватит!
Я удивился словам Розы. Ведь он впервые заговорил о Советской Родине, до которой, казалось, было рукой подать. Но она была отделена от нас, как любая из звезд на ночной небе.
На обратном пути с пастбища мы увидели внизу город Суйдун, распластавшийся в долине, как огромная птица. Голые деревья суйдунских садов были похожи на перья, кое-где уцелевшие на ее растерзанном теле.
Наша госпожа готовила щедрое угощение. Ее дом должен был удостоить своим посещением сам мусульманский муфтий всего Алтышара, прибывший для переговоров с генералом Дутовым.
Муфтий и раньше знал Джухазу, а теперь он хотел наставить ее заблудшую душу на путь праведный.
В доме все взялись за дело: привычно резали мясо для шашлыка, пекли самсу, приготовляли кальяны. Даже сама Джухаза встала с ложа, покрытого атласным одеялом, на котором она всегда сидела. Она засучила рукава и взяла в руки серебряный кийгакчи — прибор для вырезания узоров на тесте, очень похожий на шпору. Белое лицо ее разрумянилось, огромные черные глаза светились умом и весельем.
— Не прикажете ли угостить кальяном нашего муфтия? — спросил Амритдин-хальпе, но сразу осекся, встретив укоризненный взгляд Джухазы.
Мы уже распивали чай и ели самсу, когда услышали шум в передней и возгласы: «Идут, идут!» Покинув свои места, мы быстро подошли к дверям и замерли в поклоне, скрестив руки на груди. Муфтий всего Алтышара Ализада Пирмухаммад вместе с настоятелем мечети и двумя дутовскими офицерами направился прямо к Джухазе, еще продолжавшей сидеть за столом.
Но вот она медленно встала и протянула муфтию руку. Он слегка коснулся щекой ее руки, а сам недобро покосился на Амритдина-хальпе, поглощенного курением кальяна и будто бы не замечавшего прихода высокого гостя.