По древним тропам
Шрифт:
К моему удивлению, едва мы вышли за расположение части, Ашим оживился, охотно заговорил… Не умолкая, он вспоминал свое детство, рассказывал об отце… Почувствовав какой-то тайный смысл в словах Ашима, я насторожился, а он, всегда такой осмотрительный, вдруг пустился в воспоминания о Кульдже, говорил о скачках, о религиозных праздниках, ночных маскарадах… Рассказывать он, оказывается, умел, и скоро я невольно оказался в плену этого красноречивого «молчуна» — я готов был выполнить его любое указание на предстоящей охоте, так на меня подействовали его экзотические рассказы.
В полдень
— Что, устал? А трепался: я, мол, охотник!.. До границы еще топать и топать, а сайга держится во-он за теми сопками…
Бинокля у нас не было, зато в части нас снабдили винтовками с оптическими прицелами. Ашим быстро шел по известному ему пути, курил на ходу «Беломор». Мне он папирос почему-то не предлагал, и я, поспевая за ним, скручивал на ходу козьи ножки, рассыпая табак.
До сопок мы шли теперь молча. Ашим все ускорял шаги, и я думал, что он входит в охотничий азарт. Наверное, вот-вот нам откроются табуны сайгаков — и мы пустим в ход винтовки.
— Останешься здесь, — вдруг властно сказал Ашим, не глядя на меня. — Лежи и не шевелись. Я обойду сопки, пугну сайгаков на тебя. Вот тогда и пали по ним…
— Хорошо! — быстро согласился я и без лишних расспросов упал на землю и затаился. Ашим огляделся по сторонам и почти бегом направился к сопкам.
Я прождал сайгаков два часа. В полной тишине солнце побагровело и легло на горизонт. Над каменистой равниной заструился ветер, мало-помалу остужая раскаленную землю, разнося пряный запах вечерней полыни. Скоро и суслики встали столбиками над своими норами, и только их резкий свист нарушал тишину безмолвной степи…
Окончательно отчаявшись, я встал на ноги и растерянно огляделся. Воздух уже посинел, на западе багрово догорал закат. Вдруг меня охватило острое одиночество и стало жутко и тоскливо. Почерневшие сопки горбились вокруг и с каждой минутой отдалялись в нескончаемое пространство земли и воздуха. Я стоял в нерешительности и не знал, что мне делать: искать Ашима или идти обратно в часть. Наконец я решил, что возвращаться в отряд без Ашима мне никак нельзя. Во-первых, без него я обязательно собьюсь с пути и потеряюсь в этой безводной степи, а во-вторых, если я даже и доберусь к нашим, как я объясню исчезновение Ашима?
Я медленно поднялся на вершину той сопки, за которой скрылся мой напарник, посмотрел в темнеющую даль и хотел было крикнуть, выстрелить, но тут все опасения дня разом вернулись ко мне, я понял, что мы наверняка дошли до самой границы, и невольно присел. Не знаю, сколько просидел я так, прислушиваясь к звукам ночной степи, шелесту крыльев неведомых ночных птиц. Я уже не верил во что-то противоестественное и потому не очень-то боялся. Однако то и дело я вглядывался в ночь, помня нрав волков монгольских степей. Как сын старого охотника, как солдат, я верил своему оружию, верил в его неотвратимую силу и потому просидел на теплой земле всю ночь не сомкнув глаз, сжимая в руках винтовку с оптическим прицелом, выданную мне для охоты на сайгаков. Что ждет меня на следующий
На рассвете я прошел еще с километр в том направлении, куда скрылся Ашим, и убедился, что он действительно привел меня к самой границе: в оптический прицел я разглядел двух верховых пограничников. Скоро они остановились, спешились и, став на колени, начали осматривать контрольно-следовую полосу. Вскоре к ним подъехала целая группа пограничников… Тут уж я скатился с сопки и, приседая, заспешил в сторону нашей части.
Солнце уже выкатилось в зенит, от земли заструился горячий воздух. Фляжка давно была пуста, винтовка словно налилась свинцом, подсумок гнул меня книзу. Я мечтал до захода солнца добраться до расположения части и первым делом влепить по морде Ашиму, если он ушел без меня или даже если его доставили наши друзья — монгольские пограничники. В любом случае он должен был побеспокоиться обо мне, и, если бы он это сделал, меня давно хватились бы и нашли.
Я не знал, что, потерявшись в степи, человек обязательно идет по кругу, и к вечеру, окончательно измотанный, я вернулся к границе и наткнулся на тот же пограничный наряд…
Ашим исчез бесследно. Сколько оскорбительных сомнений, догадок и обвинений я испытал из-за этого мерзавца! Нет надобности пересказывать все, что выпало на мою долю, скажу только о самом главном — лишь война с Японией и вступление наших войск на территорию Внутренней Монголии прояснили эту странную и злополучную историю.
Наша часть в составе Плиевского соединения успешно перешла горы Большого Хингана, с боями освободила Далайнор, Анзянтун и Хобяйку. Штаб соединения расквартировался в большом городе — Жэха. Я опять попал в караульную роту и часто патрулировал по городу.
Однажды меня снова вызвали в особый отдел дивизии и сообщили, что меня переводят в другую часть. Причину перевода мне не сказали, но я догадывался, что она чрезвычайна, ибо кому мог понадобиться разжалованный сержант, не имевший ни особых ратных заслуг, ни какой-либо редкой специальности.
Едва я прибыл в новую часть, как меня вызвал ни больше ни меньше как начальник штаба дивизии. У него в кабинете я увидел капитана, которого знал еще по Егодзер-хиту. Полковник с успокаивающей улыбкой посмотрел на меня и сказал капитану:
— Вот этот человек. Я оставлю вас, работайте… Когда введете его в курс дела… — полковник опять ободряюще посмотрел на меня, — немедленно выезжайте!
Когда полковник вышел, капитан положил мне руку на плечо и тепло сказал:
— Ну, садись поближе, сержант…
Я осторожно напомнил капитану, что меня в свое время разжаловали. Капитан сочувственно похлопал меня по руке и сказал извиняющимся тоном:
— Ладно, что было, то прошло. Мы это дело уже поправили… — и он повторил, — товарищ сержант.
В порыве благодарности я вскочил было, чтобы вытянуться перед этим офицером с доброй улыбкой, но капитан удержал меня.
— Ладно-ладно, сиди, это все потом… Слушай меня внимательно, сейчас мы с тобой поедем в Харбин, — продолжил он серьезным тоном. — В Харбине нашли одного типа, очень похожего на твоего напарника по охоте… Помнишь его?