По-другому
Шрифт:
Слезы по щекам катятся, хорошо, что как раз спиной к Костику повернулась, и тот не видит, что я реву. Не хочу ему давать повода для радости.
– Деньги хоть на лекарства есть, или опять…
– Найду! – перебивает с агрессией в голосе. Киваю, так к нему и не повернувшись. Осторожно толкаю дверь в палату. Прохожу на цыпочках до Юлькиной кровати. Тыльной стороной руки касаюсь ее влажного лобика, проверяя температуру. Ты вроде бы немного спала. От облегчения тонкие ручейки слез превращаются в полноводные реки. Ничего-ничего, мы и без мужиков
– Вы дадите нам сегодня поспать?!
На этот раз даже не извиняюсь. Закусываю край Юлькиного одеяла, чтобы заглушить рыдания, и реву, пока не заканчиваются слезы.
Семь утра – ни Костика, ни лекарств, восемь…
В девятом часу является.
– Все аптеки объездил. Еле нашел. Пришлось сгонять в другой город. Вот!
А ведь я о нем опять самое плохое подумала! Теперь стыдно за себя. Губы снова начинают трагично кривиться.
– А плачешь чего? Юльке хуже?
– Не хуже. Но особенно и не лучше!
– Ну, лекарства привез. Поправится.
Я киваю, а Костик, какого-то хрена, делает шаг вперед и уверенно, будто имеет на это полное право, меня обнимает – я даже не успеваю отреагировать! Сконфуженно похлопываю его по спине. Очевидно, не так легко я перенесла наше расставанье, как думала, потому что сейчас меня конкретно подкидывает. И раз столько эмоций вырывается махом, ясно, что где-то они копились. Куда-то я загоняла их, сама того не осознавая, затрамбовывала плотней, а теперь реву – Юлькина болезнь послужила триггером. Оплакиваю все скопом. Костик гладит по голове, сползает на спину, озябшие плечи. Мимо снуют пациенты и персонал, и мне бы прекратить это все безобразие, но плотину сорвало – укрепления строить поздно.
Сколько продолжается моя тихая истерика – даже не знаю, но постепенно ее будто вытесняет… что-то. Вытерев нос, сползаю ладонями с шеи Рожкова на грудь. Отшагиваю, как будто больше не боясь рухнуть. Атмосфера вокруг меня такая давящая и плотная, что упасть еще надо умудриться. Поднимаю взгляд заплаканных глаз и натыкаюсь на нечитаемый взгляд Ефрема.
– Здравствуйте, – икаю испуганно. Меринов молчит, но его молчание такое говорящее, блин, и густое, что ощущается как настоящим ор.
– Ты не вышла на работу, – констатирует факт.
– А? Да. Извини… те. Юлька заболела.
– Помощь нужна? – цедит сквозь стиснутые зубы. Нерв на щеке дергается, ноздри раздуваются, как у недоделанного Кинг-Конга. Разве так предлагают помощь?!
Интересно, как он вообще нас нашел?
– Костя уже привез лекарство. Спасибо, – задираю подбородок.
– Ну, тогда не буду отвлекать.
Меринов бросает короткий взгляд на Костика. Мажет по его рукам, которые, да, меня обнимали! Поворачивается и неторопливо шагает к лестнице. И все?! Стою и от бессилия сжимаю и разжимаю кулаки. Нет, можно не объяснять, понятно, что он опять себе какую-то хрень придумал, но... Костик – Юлькин отец. К кому еще мне надо было в такой момент обратиться, как не к нему? Я все правильно
– Значит, все-таки ты с ним трахаешься, – ухмыляется Рожков. Перевожу взгляд на его перекошенную морду. Дышу глубоко-глубоко, но это ни черта не помогает! Мне в собственной коже тесно, и кажется, если я сейчас хоть чего-то не предприму, бездействие разорвет на части. Срываюсь с места и лечу пулей, не боясь переломать ноги, за Мериновым. Нагоняю его уже на лестничной клетке и что есть мочи толкаю в грудь:
– Если ты меня сейчас бросишь, я никогда тебя не прощу! Никогда, понял?!
Клеммы в хлам от напряжения. Меня трясет как припадочную, аж зубы дробно постукивают. И слезы, которых, казалось, во мне не осталось, опять текут по щекам.
– Так ты вроде не скучаешь… – рычит Ефрем.
– Совсем тупой?! Юлька задыхалась. Я думала, не переживу этого. Заскучаешь тут, блин!
– Почему тогда мне не позвонила? Почему, а?!
– А ты?! Ты почему не позвонил? Я – так потому, что вообще не уверена, что тебе упали мои проблемы… Больные дети, Меринов, это далеко не так весело, как трахаться.
– Думаешь, я этого не понимал, когда звал тебя замуж? – предостерегающе сощуривается, так сильно злясь, что выбритые до скрипа щеки наливаются лихорадочно-алым румянцем.
– Когда это ты меня замуж звал? – роняю челюсть.
– Когда предлагал ко мне переехать, естественно.
– Не было такого, – тяжело сглатываю я.
– Может, так и не было, да. Но тут и так все ясно! Стал бы я это все затевать, если бы ничего серьезного не планировал.
– Откуда мне знать? Я не ясновидящая! И вообще… Я думала, ты опять… меня… в игнор… – всхлипываю обиженно.
– И потому сразу мудаку своему звонить кинулась?
– Нет! Боже, Меринов… Он же ее отец. К кому мне еще, как не к нему, обращаться?
– Ко мне!
– Я не была уверена, что имею на это право. Ты же две недели уже морозишься.
– Разве мы не помирились?
– Когда? – округляю глаза.
– Вчера.
Самое смешное, что он говорит это на полном серьезе!
– Ну, если для тебя «потрахались» равно «помирились», то да, наверное. Только для меня это так не работает. Ты не представляешь, что я себе надумала…
– Не надо думать. Надо по фактам, Вер. Сказал – давай ко мне, значит – давай. Все. С манатками, поняла? Ебал я твоего Рожкова…
– Он не мой!
– Тем более, – подходит ближе и, наконец, касается! От облегчения меня пробирает волной крупной дрожи. – Когда сможешь вещи собрать?
Вот так просто. Уверенный голос. Ровный вопрос… Когда?
– Я не знаю. Юлька еще совсем слабая. Я ее не оставлю, – тараторю, боясь, как бы он не подумал, что я опять увиливаю.
– Ну, это ясно.
– Правда? Ты не злишься?
– Вер… Я же не самодур какой-то.
– А кто?! Пропал на две недели! Чуть с ума не сошла.