По другую сторону надежды
Шрифт:
Вот только Драко, при всей его близости в те времена к критической черте, даже тогда не был способен направлять поток на кого-то, кроме самого себя. Он был единственным, кто видел наяву собственные фантазии. Пришедший же к ним маг с легкостью сумел убедить их — всех четверых — что выглядел в точности, как Джеральд Уоткинс.
Потому что сейчас, по всей видимости, в продолжении иллюзии уже не осталось нужды, и личина сползала клочками с бледного лица, превращая глубокие синие глаза в блекло-голубые, добавляя легкой рыжинки в светлые волосы, слегка расширяя плечи.
В кресле перед
* * *
— Ты?.. — сдавленно выдохнул Поттер.
Наверное, это обреченность в его голосе заставила Симуса вздернуть подбородок еще выше и победоносно усмехнуться.
Вот только радости в глазах бывшего гриффиндорца больше не было. Он упивался мгновениями, буквально пожирая взглядом желваки на скулах Гарри, вцепившиеся в подоконник тонкие пальцы Малфоя, бессильно уронившую голову на руки Луну… Холодную, сжавшуюся в тугую пружину, как змея перед прыжком, Панси. Упивался — но больше не радовался. Радость кончилась, переплавившись целиком в почти болезненное предвкушение.
— Рад снова видеть тебя, Гарри, — с наслаждением выговорил Симус, в упор разглядывая собеседника.
— Что тебе нужно? — ровно осведомился Поттер, неотрывно глядя на матовую грань кристалла.
Финниган улыбнулся еще шире и, тряхнув головой, отбросил со лба светлую челку — точно так же, как делал Уоткинс. И — как Драко…
— Дать тебе то, что ты заслужил, — спокойно ответил Симус. — Очень давно заслужил. Ты — и твои прихлебатели.
В его взгляде не было спокойствия ни на йоту — он бушевал и ревел, и Гарри почувствовал, как холодеют сжавшиеся на подлокотниках пальцы — теперь из глаз Симуса бешеным потоком рвалось отчаянное, горькое, отточенное, острое, как нож, безумие.
— Что с Джерри? — чуть слышно спросил Поттер, стараясь всем видом демонстрировать покорность и подчинение.
Больше всего он боялся, что Симус сорвется и, наплевав на все диалоги, попросту выкрикнет то, что для кого-то из них станет последним услышанным звуком.
Финниган нервно дернул плечами.
— Тебе ли не знать, Гарри, что остается от мага, если как следует порыться в его голове? — зло поинтересовался он. — Не ты ли все прошлое лето пойманных Пожирателей Смерти допрашивал?
— Так они же все были людьми, — мягко возразил Поттер. — В головах магов мне рыться не приходилось… тем более — чужих.
Улыбка Симуса вновь стала хищной.
— Значит, проведи аналогию, — предложил он. — Разница такая же, как между тем, что почувствовал Темный Лорд год назад, после того как ты закончил изображать из себя огненный фонтан, и тем, что при этом же почувствовал ты сам.
Поттер слегка побледнел.
— Вот только какого черта тебе не сиделось там, а, Гарри?! — рявкнул Симус, чуть наклоняясь вперед и изо всех сил сжимая в кулаке кристалл. — Какого черта ты прячешься здесь, в этом паучьем гнезде? Что, неужто МакГонагалл пошла на попятный и признала в стихийном выродке старого знакомого?! Или, по примеру Дамблдора, все пытается использовать всех подряд?
— Пытается, конечно, — одними губами усмехнулся Поттер. — Люди
Он молил сейчас всех святых, чтобы Финниган не отрывал взгляда от его лица, чтобы не видел, как сводит судорогой пальцы. И, ради Мерлина, не смотрел на Драко — даже спиной Гарри чувствовал, как тот оцепенел, вжавшись в подоконник и едва сдерживая истерику. Он и сам едва контролировал рвущуюся наружу ярость — улыбаться, глядя в лицо того, кто посмел прикоснуться к Малфою, кто дважды организовывал его похищения и дважды пытался убить, кто вверг их всех — да и всю страну — в эту кашу, оказалось нечеловеческим испытанием. Пусть Гарри не был человеком — сейчас, выдерживая взгляд Симуса и продолжая говорить с ним, он ежесекундно ощущал, как тонка грань, на которой балансируют они оба. И неважно, кто из них сорвется за нее первым — пострадавшим будет не Финниган, а тот, на кого нацелен зажатый в его руке кусок матового стекла.
Симус наклонился еще ближе. Теперь в его глазах плескалась боль. Только боль — отчаявшегося, задыхающегося существа.
— Твою мать, Поттер! — сквозь зубы прошипел он. — Эти люди довели нас до этого! Они не оставили нам ни хрена, они запретили нам жить, отобрали у нас — все, они объявили нас уродами, агрессивными, черт бы тебя побрал, животными, тварями! Они отлавливают нас, как скот, и забивают, сгоняют в кучки, чтобы убивать там по одному! А ты… защищаешь их.
Он едва дышал, вглядываясь в побледневшее лицо Гарри, будто ища в нем что-то, что могло бы изменить для него — все. Ища — и не находя.
— Ты защищаешь их, — с горечью повторил Симус. — Не можешь не быть везде первым, так, Поттер? И что, венок предводителя башку все еще не жмет? Думаешь, сможешь таскать его до конца жизни, и они позволят тебе это? Позволят плодить своих выродков до бесконечности — потому, что ты спас их от участи, которую они заслужили?
— Я знаю, что они заслужили, — тихо проговорил Гарри, не сводя с него глаз. Губы почему-то почти не слушались, онемели, словно от холода. — Я… понимаю тебя.
— Ха! — с тоской выдохнул Финниган, выпрямляясь. Кулак с силой врезался в стол. — Ни хрена ты не понимаешь. Ты никогда не умел понимать, Гарри — ты способен только догадываться и действовать. Поверить не могу, что ты не смог допереть сразу, кто вызывает тебя. Кто провоцирует тебя вмешаться и рвануть на защиту всех сирых…
Они всколыхнулись все трое — Гарри услышал их мгновенно, будто волна хлынула одновременно с трех разных сторон. Недоверие — от пропустившей все их разборки по поводу участия в начинающейся войне Панси, отчаяние — от захлебывающейся эмпатическим шоком полубесчувственной Луны. И болезненное, горькое понимание — от напряженного, как звенящая струна, Драко.
— Да я, в общем, с самого начала знал, что это ты, — почти равнодушно смог пожать плечами Гарри, не обрывая зрительного контакта. — Но мне и впрямь не улыбалось подставлять свою шею в очередной раз. Я больше не гриффиндорец, Симус. Мне плевать на людей.
— Но ты защищаешь их, — снова сказал Финниган, кривя губы в безумной ухмылке. — Ты, и твоя чертова семейка, и даже маги, которых эти люди загнали в ссылку. Вы защищаете их — от того, на что они так давно нарывались сами.