По дуге большого круга
Шрифт:
— Про Студента скажи… Может, зря мы его согнали?
— Ничего. Поспал рядом — и хватит. Храпит и во сне разговаривает. Надоело… А ты добрый человек, Капитан. И желаешь все по справедливости решать… Это хорошо, только не везде подобное годится. Может быть, у вас на флоте… Да… Он верно студент, этот парень. Был посредником. В институте во взятках был замешан. Всех и взяли. Был у Студента строгий режим, а потом заменили на общий. Семью имеешь, Капитан? — внезапно спросил Широков.
— Жена есть, Галка…
— А у меня Вера. И дочка. Еленой кличут. В школу нынче пойдет. Хорошая девчушка. Рисовать
— А разве можно такое?
— Можно. В колонии и гостиница есть. Вот дождешься, и к тебе жена прикатит. Если за это время не натворишь чего и свидания потому не лишат…
— Хорошо, — сказал я и стал думать о том, как это будет. Потом вспомнил о соседе. — Скажи, Иван, если можешь: а ты как сюда?..
— Сволочь одну приголубил, — ответил он и повернулся на бок.
С минуту он не шевелился. Затем заворочался и лег на спину.
— Никому не говорил здесь об этом, Капитан, — медленно сказал Широков. — И ты учти на будущее: не спрашивай зэков, за что сидят. Не любят тутошние граждане, чтоб в их главной беде да чужими руками… Ну, сам понимаешь… Вижу, что мужик ты, Капитан, с понятием, головастый.
Он замолчал.
— Человек вообще-то я спокойный, — снова заговорил Широков, — только вот когда негодяйство какое вижу, подлость, если в глаза брешут и даже глаз не отводят, тогда аж трясусь весь, сам бываю не свой… Директора совхоза отметелил. Его, правда, через полгода самого посадили: крупные хищения, очковтирательство, приписки, много ему навешали. Мне б подождать, не драться при честном народе… А может, мое дело и подтолкнуло, как знать? А за хулиганство, конечно, наказывать надо. Мне б тоже, дураку, понимать надо, что кулак — не доказательство правоты. Потому и вину свою признал, и на душе осадка не имею. Давай спать, Капитан. Тебе завтра впервой на работу, а времени поговорить будет у нас еще навалом. Давай спать, Капитан…
Сегодня Широков не скажет больше ни слова. Я тоже буду молчать и долго лежать неподвижно с открытыми глазами.
Потом сон выручит меня наконец, хотя этот мой сон здесь окажется не из приятных. А утром в семь часов дневальный разбудит нас, и начнется для меня первый в колонии день.
Значит, поднимали нас в семь. Одеться, умыться, заправить койки — и завтрак. Затем отряд выстраивается на поименную проверку: все ли на месте. Тут рявкает сирена. Побригадное построение и вывод на работу пятерками. Еще раз проверяет нас, все ли на месте, не сбежал ли кто, контролер-надзиратель. Приступаем к работе. У каждого свой цех, своя бригада, своя профессия. Я выучился на электромонтажника — капитаны здесь были не нужны… Снова сирена: перерыв на обед. В столовую идем строем, поотрядно. Кончился обед — опять в цех. Восемь часов в день. Потом нас переводят из производственной зоны в жилую. Теперь мы вроде как дома. Можешь читать, писать родным письма или обмениваться с другими заключенными воспоминаниями об оставленном за «зоной» мире.
Выходной день у нас бывает в воскресенье. Раз в неделю показывают кино. Действует средняя школа, есть библиотека, неплохо налажена клубная работа, привлекают заключенных и в художественную самодеятельность. Словом, есть все. Кроме свободы…
Широков молчал, а я думал о завтрашнем
— Садись, капитан.
— Какой я теперь капитан?..
— Все знаю, Игорь Волков, читал твое дело. Знаю, что ты не босяк, но здесь можешь им стать, между прочим. Восемь лет — срок приличный…
— Вот именно.
Тут я горько усмехнулся, и плечи мои безвольно опустились.
Майор внимательно посмотрел на меня.
— Не согласен с приговором? Обжаловал? — спросил он.
— Не стал. Все правильно…
— Не темни, парень. Нет такого человека, чтоб он даже при явной вине не чувствовал себя где-то и в чем-то правым. Так уж устроены люди. Иногда вполне искренне бьет себя в грудь кулаком. «Казните меня, любые муки-страдания приму!» — кричит, и казнь в самом деле может принять не моргнув глазом. А то и сам себя лишит жизни. И все же каким-то уголком души находит оправдание тому, что совершил… Хоть чутошное! Но оправдание… Ты меня понял?
— Понимаю…
— Вот-вот, прикидывай, Волков… И на рожон не лезь, и мученика из себя не строй. Совет могу дать: работай. Она, работа, от праздных мыслей, брат, уводит. И душу лечит… Опять же, человек ты грамотный, читай в свободное время книги, отвлекаться некуда, тут два университета кончишь. А библиотека у нас добрая… Иные вот дневник ведут. Могу помочь тетрадки общие достать. Ты вот с какими мыслями ехал сюда?
— Это как понимать?
— А вот так. Жить как думаешь? В колонии, брат Волков, как с первого дня настроишь себя, так и весь срок пойдет…
— Ждать буду, работать…
— Жди. Воля, парень, такая штука, нет ее ничего дороже. И ради воли подождать можно…
И все это будет завтра. А сейчас я лежал в бараке отряда «5-Б» и ждал, когда выручит сон. Потом забрезжил синеватый полусвет, он исходил словно из-под земли.
Странным образом воспринималось мною пространство. Оно казалось мне открытым, и все стороны горизонта голубели в призрачном освещении. И в то же самое время я чувствовал узкий коридор, по которому шел к синеющей кромке, ощущая его невидимые стены, низкий замшелый свод свисал над головой.
Внезапно за спиной послышался резкий металлический лязг. Я вздрогнул, хотел остановиться, но будто кто подтолкнул меня — и снова долгий путь по несуществующему коридору и непонятное лязганье позади.
Я не знал, зачем иду к синеющему горизонту, кто толкает меня на этом пути, все происходило по заданной кем-то неведомой программе, о сути которой мне не дано было даже догадаться. И это вызвало во мне ощущение безысходности, бесцельности движения вперед.
Осторожно стал закрадываться в душу страх, он возникал от осознания возможности остаться в этом коридоре одному.
Едва я успел до конца понять это, как коридор исчез, горизонт приблизился вплотную, и вдруг неожиданно упала темнота. Это, однако, не испугало меня, показалось, что будто знал про темноту и нужна мне была она, чтобы повернуться.
И я повернулся. Темнота пожелтела, она становилась все светлее и светлее, я стоял спиной к глубокой пропасти, откуда поднимался оранжевый пар, я будто видел все это спиной, а прямо передо мной терялся в охряной полутьме бесконечный туннель с воротами через равные промежутки.