По эту сторону зла (Былое и дамы-2)
Шрифт:
Зазвенел колокольчик, Элизабет выглянула в окно и увидела спину проходящего по улице почтальона. Придется сбегать посмотреть, что он положил в почтовый ящик – раз позвонил, значит, что-то положил. Она сбросила тапочки, сунула ноги в стоящие у дверей стоптанные туфли и побежала к воротам. Моросил мелкий осенний дождик, так что Элизабет не стала разглядывать вынутые из ящика письма, а, спрятав их в рукав, поспешила обратно в дом.
Мать уже спустилась вниз и сидела на стуле у входа в кухню.
– Ну, я слушаю – что у тебя за неотложное дело?
Хотя
– Мама, я хотела спросить о нескольких покупках. Что это за 20 метров ситца?
Мать даже не взглянула на запись.
– Это на подгузники для Фрицци. Дешевле нарезать самим, чем покупать готовые.
Элизабет прикусила губу – и спрашивать дальше не о чем. Ясно, что расходы сократить не удастся – мать и так была экономна до крайности. Но Франциска смолчать не хотела, не тот характер:
– И из-за этого несчастного ситца ты меня хотела задержать, когда я шла менять Фрицци пеленку?
– Дело не в ситце, – прошептала Элизабет сквозь слезы, – я надеялась, что можно сэкономить на расходах.
– Напрасно надеялась. Больше, чем я экономлю, тебе не удастся.
– Раз ты такая экономная, может, ты одолжишь мне немного денег?
– Я – тебе? Я считаю, что это ты должна одолжить мне! Ты ведь продала свой дом в Парагвае, правда? Ты пыталась от меня это скрыть, но мне быстро донесли!
– Кто донес? Ах, да! Конечно, этот негодяй Генрих, сын твоей подружки Моники! Но раз ты уже знаешь, я скажу тебе, что решила вложить эти деньги в одно выгодное дельце. Только мне не хватает несколько сотен марок.
– Какое еще выгодное дельце? Просто просадишь деньги и все! Ты свои коммерческие способности доказала в Парагвае.
– Ах, мама, если бы ты видела мой парагвайский дом, ты бы этого не сказала! Я все делала как надо, меня просто подвел Бернард.
– Этот жулик! А я тебя предупреждала, когда ты сломя голову выходила за него замуж. Я сразу увидела, какой он пророк!
– Напрасно ты так! Бернард пал на поле боя за пределами родины во имя веры в германский дух!
– Только мне ты не ври! Все в колонии знают, что он наложил на себя руки!
Элизабет задохнулась:
– Это тоже Генрих сообщил, что ли? Это клевета! Откуда они это взяли?
– Откуда взяли? Твой дружок герр Чагга их просветил. Его зовут Дитер, да?
– Почему мой дружок?
– Только, пожалуйста, мне голову не морочь! Я уже давно знаю, что этот Дитер был твоим любовником. Думаешь, я не замечала, как ты ждала его писем в прошлый свой приезд? И как огорчалась, когда они не приходили? А вот Моника получала письма от сына гораздо чаще, чем ты от своего возлюбленного.
– При чем тут Моника? – тупо спросила
– А при том, что Генрих с удовольствием расписывал, как твой Дитер стал ухлестывать за хорошенькой девчонкой, а ее родители были против и как он из кожи лез, чтобы их задобрить.
– Ну, а я при чем?
– А при том, что твой Дитер рассказал своей невесте все подробно. И о медальоне с ядом, и о поддельных письмах свидетелей, а она, глупая телка, проболталась своим родителям. И сплетни поползли так быстро, что доползли даже до нас.
Ошеломленная Элизабет потеряла дар речи. Она уже смирилась с тем, что Дитер бросил ее ради этой… этой… – она не нашла слов, – но она не могла себе представить, что он мог ее так предать. Ей было мучительно вспомнить, как она тщетно выискивала фигуру Дитера в толпе, встречающей пароход в Монтевидео, и как тайно переглядывались Оскар и Бруно, сговариваясь, как бы сообщить ей, что они лично отвезли неверного Дитера на «Германе» в свадебное путешествие. Это было обидно и оскорбительно. А главное разрушительно – он погубил ее последнюю надежду предстать перед миром достойной вдовой Бернарда – женщиной с разбитым сердцем, истинной последовательницей Вагнера, спасающей репутацию своего покойного супруга от клеветы либеральных жидов и журналистов.
Теперь секрет постыдного самоубийства Бернарда расползется по салонам и газетам, и Элизабет не удастся спрятаться за его некогда славным именем. Ей остается только один путь – затаиться за спиной своего великого брата. И она заплакала одновременно намеренно и искренне – ведь Франциска, хоть и полная истинного гнева, все-таки была ее мать.
И точно, при виде горьких слез дочери Франциска запнулась посреди своей разоблачительной речи и тоже заплакала. Она вскочила со стула, обхватила голову Элизабет и прижала к своему безукоризненно чистому фартуку:
– Бедная моя девочка! Сколько бед свалилось на твою несчастную голову!
Элизабет потерлась щекой о фартук матери, оставляя на нем обильные мокрые следы.
– Ты ведь поможешь мне, мама?
– Но ты даже не сказала мне, в чем дело, – пожаловалась Франциска сквозь слезы.
– Я хочу издать полное собрание сочинений Фрицци, – ответила Элизабет почему-то шепотом.
– Что? Это богохульное хулиганство! – взвизгнула мать, нисколько не заботясь о том, что кто-то может их подслушать.
– Тише, мама! Зачем так громко?
– Пускай люди услышат, что ты собираешься издать книги человека, который объявил, что Бог умер! Мне помнится, что и ты от него тогда отреклась.
– Но этот человек твой сын! И мой брат!
Франциска проворно высвободилась из объятий дочери и пошла к двери.
– Я давно отказалась от того гнусного человека, который отрекся от Бога. А своему бедному сыну я мою задницу и меняю пеленки!
– Мама! – отчаянно крикнула ей вслед Элизабет. – Подожди, не уходи! Давай поговорим!