По ходу пьесы. История одного пистолета. Это его дело. Внезапная смерть игрока. Идея в семь миллионов
Шрифт:
— Кристина была самой красивой из всех студенток на курсе. Ее выбрали даже «мисс» института. Женитьба на такой красавице тогда вполне отвечала честолюбию молодого ассистента. Однако Стах быстро-разочаровался в ней. Она из Седлец, в то время небольшого городка близ Варшавы, оттуда же и я, и Янка. Кристина по складу характера была глубокой провинциалкой, она никак не подходила для роли респектабельной жены подающего надежды ученого.
— Однако теперь она слывет одной из наиболее элегантных женщин столицы.
— В этом целиком заслуга Витольда. У Лехновича не было таких возможностей, да и желания. Ему сразу подавай элегантную жену,
— Кажется, Лехнович говорил, что стоит ему только свистнуть, и пани Кристина сразу же побежит к нему.
— Это очень похоже на Стаха. Но сам-то он хорошо знал, что это далеко не так.
— У него были враги?
— Я бы сказала, что он обладал просто редкой способностью наживать себе врагов, — рассмеялась пани Эльжбета. — Некто, скажем, после окончания института занял видную должность. А в институте этот «некто» с трудом успевал по предметам Лехновича, и Стах вынужден был заниматься с ним дополнительно, чтобы как-то его подтянуть. Такой чело-. век, естественно, питал чувство признательности к своему бывшему учителю. Но Лехновичу непременно надо было попрать это чувство благодарности какой-нибудь нелепой фразой, произнесенной в кругу общих знакомых, вроде: «Такой-то — настоящий рыцарь, подлинный железный лоб; на редкость устойчив против всякой науки. Сколько мне пришлось биться с этим чурбаном, чтобы вложить в него хоть каплю знаний. Такого редкого тупицу не часто встретишь». И все: человека, исполненного к нему чувства благодарности, он таким образом превращал в своего заклятого врага. И такого рода штуки выкидывал буквально на каждом шагу. А потом всюду плакался, что его недооценивают, ущемляют и преследуют. Даже Зигмунта он умудрился довести до белого каления. А уж на это действительно нужен великий талант. С другой стороны, нуждающемуся доцент мог отдать последнюю рубашку. Скольким студентам он помогал! Добивался для них стипендий, ректорских пособий, подыскивал возможность подработать тем, кто особо нуждался. В его квартире неделями жили студенты, не имевшие жилья. Обвиняя Лехновича во всех смертных грехах, обо всех этих фактах, как правило, забывают.
— Ну вот и будем придерживаться фактов. А факты свидетельствуют, — заметил полковник, — что Лехнович мертв. Точнее, отравлен цианистым калием, и к тому же в вашем доме, а у вас, кстати сказать, в домашней лаборатории он тоже имеется. В этой связи не могу не отметить, что вам надлежало знать о правилах хранения ядов: их держат в запертых шкафах и под строгим контролем.
— Шкаф был заперт.
— Да, но ключ торчал в замке, — вмешался поручик. — Даже после случившегося. Вчера я сам в этом убедился.
— Думаю, никто больше не воспользуется этим цианистым калием с той же целью во второй раз, — возразила Войцеховская. — Кроме того, правила хранения ядов распространяются только на государственные научные организации, а не на частные лаборатории. Шкафчик с ядами у нас висит отдельно от всех других химикатов, почти под самым потолком, на нем имеется соответствующая надпись.
— Однако для убийцы это не явилось препятствием.
— Думаю, и стальной сейф не стал бы ему помехой. Дело в том, что среди наших гостей не было человека, для которого достать цианистый калий составило
— Кто из них, по вашему мнению, мог совершить преступление?
— Если уж я обязана назвать имя человека, наиболее мною подозреваемого, то это профессор Анджей Бадович.
— Почему?
— Я конечно, не подслушивала, но во время перерыва в игре, когда мы с Кристиной Ясенчак накрывали стол к ужину, я обратила внимание на беседовавших в холле Бадовича с доцентом, а проходя мимо на кухню, услышала, как Бадович говорил: «Я вас предупреждаю, что готов на все, вплоть до самых крайних мер». Даже на расстоянии чувствовалось, что он был чрезвычайно возбужден.
— А Лехнович?
— Лехнович смеялся. Казалось, гнев Бадовича его просто забавлял. Тут я пригласила всех к столу, и их разговор прервался.
— Вы хорошо помните детали событий перед роковой минутой?
— Буду помнить их до конца своей жизни.
— Расскажите, пожалуйста.
— В разгар ссоры, вспыхнувшей из-за подсказки Лехновича, Зигмунт подошел к играющим и сумел как-то всех успокоить. Я оттащила Лехновича в сторону, а муж разлил мужчинам коньяк. Помню еще, Зигмунт спрашивал у каждого, на салфетке какого цвета стоит его бокал.
— Сам профессор тоже выпил вместе со всеми?
— Нет. После ужина Зигмунт обычно не пьет. Только «на посошок», когда гости расходятся. Я резко отчитала Лехновича. Как ни странно, он воспринял это со смирением и тут же признал себя виноватым. Просил его простить. Стремясь окончательно загладить этот неприятный инцидент, я подала Стаху его бокал и взяла свой с вином — я пью только красное вино. Мы с ним чокнулись.
— Лехнович был взволнован?
— Да, это бросалось в глаза и, признаться, меня удивило. Прежде, даже в ситуациях куда более для него неприятных, он умел сохранять самообладание. А на этот раз рука его так дрожала, что он расплескал коньяк на пол.
— Вы наливали коньяк в бокал Лехновича из бутылки?
— Нет, его бокал был уже полон.
— Но коньяк ведь не принято наливать дополна.
— Да, действительно. Но тем не менее бокал был полон, что называется — «с верхом». Я тогда не придала этому значения. Стах тоже. И выпил коньяк залпом. И все… Остальное вы знаете.
— Еще один вопрос. Вы не помните, какого цвета салфетки были у ваших гостей?
— Я не обратила на это внимания. У нас этих круглых небольших салфеток разных цветов целая пачка. Зигмунт привез их как-то из Стокгольма, когда был там в командировке.
— Но вы же подавали бокал Лехновичу?
— Я спросила, какой у него цвет. Он сказал — голубой. Тогда я подошла к столику и взяла два бокала. Свой, с вином, я держала в левой руке, а в правой — коньяк Лехновича и тут же сказала ему, что он ведет себя как бурбон. Он еще раз извинился, посетовал, что очень неважно себя чувствует и вообще не может понять, что с ним творится. Хочу еще раз подчеркнуть, я никогда прежде не видела его таким взволнованным.
— Ну вот, у нас появился еще один подозреваемый, — не без огорчения констатировал поручик, когда Эльжбета Войцеховская вышла из кабинета. — Можно даже составить довольно любопытную схему, кто и кого обвиняет в совершении преступления.