По кличке «Боксер»: Хроника времен культа личности
Шрифт:
– Как это понимать? Кто же?
– А я вам, товарищ секретарь, письмо любопытное принес. Ознакомьтесь, пожалуйста.
Гримаса неудовольствия промелькнула на лице секретаря.
– Мог бы и подождать с письмом… – Но когда прочел первые строчки, добавил: – Так и знал – дело пустое.
– Как это пустое? – не скрывая своего удивления, протянул Маньковский.
– А вот так. Знаю я про эту историю, а поделать ничего не могу. Работы по особняку Сатовым произведены огромные…
Майор хотел было возразить что-то, но секретарь отрезал:
– Не перебивай меня. Известно, о чем
– Это как понимать? Ведь нет такого закона, чтобы государственное жилье отдавать в частные руки.
– Эх, – вздохнул секретарь, – много чего у нас нет. А что более всего мне руки вяжет, так это то, что нет у меня, партийного руководителя, права вмешиваться в дела ведомства товарища Сатова. А дела там творятся прелюбопытные…
Сергей Кузьмич вдруг как-то сник, сжался. Его длинная жилистая шея ушла в широкий ворот кителя. Видно было, что он пожалел о неосмотрительно оброненных словах. В разговоре возникла тягостная пауза. Маньковский не решился её прервать. Он просто уставился на секретаря и ждал, что же последует дальше. Сергей Кузьмич поймал взгляд майора. И какое-то время они смотрели в глаза друг другу. По всему чувствовалось: секретарь колеблется, стоит ли открываться человеку, в честности и порядочности которого, правда, успел убедиться. Майор же, казалось, подталкивал его: скажи, о каких делах идет речь, и мы, два коммуниста, решим, как нам поступить. Маньковский первым сделал попытку выйти из щекотливой ситуации.
– Сергей Кузьмич! О каких делах, если не секрет, идет речь?
– Секрета большого нет, если люди открыто пишут обо всем в горком. Только речь идет совсем не о стяжательстве Сатова. Хотя, впрочем… – секретарь встал из-за стола и направился к сейфу, открыл его и протянул Маньковскому несколько писем:
– Вот, можешь ознакомиться.
То, о чем поведали скупые строки заявлений граждан, не оказалось для майора неожиданным. Он лишь убедился, что до него доходила лишь малая толика правды о «деяниях» Сатова. Масштабы его беззаконий не имели границ. Некая гражданка Квитковская жаловалась на то, что у неё конфисковали антикварные вещи под предлогом того, что она якобы во время оккупации ограбила музей. На самом деле, и на это имелись документы, все досталось по наследству.
В другой жалобе сообщалось о том, что лично Сатовым во время допроса свидетельницы были отобраны у неё два кольца с бриллиантами и до сих пор не возвращены.
В третьей… Впрочем, все письма оказались похожими одно на другое. Маньковский вернул их секретарю со словами:
– А вы не обратили внимания на одну характерную деталь?
– Какую?
– Сатов предъявлял обвинения и забирал людей, у которых имелись значительные ценности. Не в этом ли секрет его интереса к ним?
– Я тоже так подумал, когда прочел письма, да
– Он ознакомился с ними?
– Безусловно.
– И что же? Ведь тут все ясно. Именно о стяжательстве, в котором вы сомневаетесь, о служебных злоупотреблениях идет речь…
– Пожал плечами прокурор и ясно дал понять, что не правомочен заниматься делами «фирмы» Сатова.
– Я не вправе задавать вам этот вопрос, Сергей Кузьмич, и все же: что вы думаете дальше делать с письмами?
– Сообщил уже кому следует в областной центр.
– Какой же результат?
– Уведомили, что к ним поступали аналогичные жалобы, и в Ялту приезжал проверяющий, кое-что подтвердилось, Сатова наказали…
– Двадцатью сутками ареста, – вставил Маньковский.
– Тебе уже известно? Да, именно, назначили домашний арест. И ни слова мне не сообщили о том, куда делись ценности, что с людьми.
– Но ведь так продолжаться не может. На наших глазах творится произвол, а мы беспомощно разводим руками,
– А что прикажешь делать с этим государством в государстве?
– В ЦК писать надо…
– Дорогой мой товарищ, пробовал я уже, и не раз. Да проку мало. Не доходят мои депеши до адресата. Зато из другого адреса окрики уже поступают.
И снова воцарилась неловкая тишина. На этот раз первым прервал её Сергей Кузьмич. Без видимой связи с предыдущим разговором он сказал:
– Слушай, Маньковский, ведь ты без жены живешь? Не думаешь перевезти её в Ялту? Или временщиком себя здесь чувствуешь?
– Почему же… – в некотором замешательстве ответил майор, не понимая, к чему клонит собеседник. – Город мне по душе. Да и здоровью моему здесь польза.
– Тогда давай, махни в Москву, я похлопочу, чтобы тебе кратковременный отпуск дали. Думаю, недельку Костров здесь за тебя поработает. Справится?
– Конечно, справится! – с какой-то необъяснимой радостью произнес Маньковский и засмеялся: он понял, секретарь посылает его в столицу своим нарочным с полной уверенностью, что он, человек битый жизнью, доберется до Центрального Комитета партии.
Через два дня Александр Иосифович уже садился в потрепанный автобус, следующий до Симферополя. А ещё через несколько часов он втиснулся в переполненный вагон поезда, который помчал его в Москву с надеждами, Как в том, недоброй памяти, тридцать седьмом году…
Эпилог
Противно лязгнул засов. С ржавым скрипом открылась дверь. Раздалась команда:
– Руки за спину! Выходи по одному!
Люди в грязно-серых хлопчатобумажных бушлатах, в такого же немыслимого цвета шапках, отороченных искусственным мехом, тяжело спрыгивали на свежий, слепящий первозданной белизной снег и, жмурясь от яркого весеннего солнца, вытягивались гуськом между двумя рядами солдат с автоматами.
Спрыгнувший первым был высок и крепок. Но не только этим отличался он от остальных, прибывших в лагерь, – не жмурился от света, не глядел на солнце, а старательно прятал лицо свое и глаза от постороннего взгляда. Да, видать, напрасно. Именно на него обратил внимание пожилой служака-старшина, стоявший несколько в стороне от конвоя. Пригляделся и воскликнул удивленно: