По метеоусловиям Таймыра
Шрифт:
– Не обращай внимания, – сказала Валерия. – Мы для здоровья босякуем… Проходи ко мне.
Гребнев прошёл за ней в узкую комнатку, где с трудом умещались тахта, стол и шкаф.
Валерия прикрыла за ним дверь, сказала:
– Садись на тахту, не стесняйся.
Голос у неё был грубоватый и лицо её, с короткой причёской, распаренное, было похоже на лица финиширующих спортсменов. Тогда, в избушке, она казалась Гребневу красивее и сейчас он не мог скрыть своего разочарования.
Он засуетился, выставил на стол,
– Если бы не ты…
– Ну, давай выпьем, – сказала Валерия. – Ты теперь вроде как мой крестник.
– Если бы…
– Если бы да кабы… Максимовна! – крикнула Валерия. – Выпьешь с нами, за моего крестника?!
– Грех, – донеслось из-за двери.
– Не обращай внимания, – сказала Валерия. – Она всё понимает…
Гребнев поставил стакан на стойку:
– Спасибо, тёть Валь…
– На здоровье.
Он трусцой пробежал по улице, влетел в контору.
Заваренный чай уже отливал золотом на его столе.
Сычёв с Гурской курили, по очереди выдыхая дым в форточку.
– Жень, поехали в отпуск вместе, – сказала Гурская, отодвигаясь от Сычёва. – Ты без жены, я без мужа…
– Кто?.. Он без жены? – Сычёв вытянул два прокуренных пальца в сторону Гребнева. – Куда ему от своей красавицы…
– А разве я хуже, а? – кокетливо спросила Гурская.
– С лица воду не пить, – донёсся из-за кульмана голос Дурасова. – Почему чаю нет?
– Айн момент…
Гурская плеснула чай в большую эмалированную кружку Дурасова.
– Может, с сахарком, товарищ ведущий специалист?
– Благодарю. – Дурасов шмыгнул носом, – Предпочитаю в естественном виде.
Гребнев подошёл к форточке, размял сигарету.
– Старичок, я прошу тебя, таким тоном со мной больше не разговаривай, – медленно сказал он Сычёву.
Тот уставился непонимающе, улыбка исчезла.
– Какая муха тебя укусила?
– Всё, я сказал…
Светлана Фёдоровна выглянула из-за бумажных рулонов, уставилась на Гребнева.
Гурская замерла с голубенькой чашкой в руках.
– А где же шеф? – прервал тишину Дурасов. – Ему бы сливки, а достанутся омывки…
– Ничего, я ещё заварю. – Наташа Гурская, оттопырила оранжевые губы и вонзилась зубами в пирожное, с интересом поглядывая на Гребнева.
Он стоял у окна и курил, наблюдая, как дым сизой лентой мечется в слоях воздуха. Он спиной ощущал взгляды, до конца не понимая сам, почему вдруг обиделся на обычный трёп Сычёва, который не замечал все эти восемь лет… Почему без боли и тоски думал о красивой Светлане, где-то ублажающей сейчас очередную иностранную делегацию. Почему вдруг остро ощутил свою никчемность в этой конторе, в этой жизни… Почему перед глазами стоит некрасивое лицо Валерии, к которой Светлана даже не ревнует его, хотя он в тот первый раз, когда пришёл домой под утро, честно сказал ей, где был.
– О чём ты
А он долго не засыпал, потому что в ушах стоял хрипловатый голос Валерии. Руки виновато горели вспоминая томление её тела, истосковавшегося по мужским объятиям, он чувствовал запах ромашки и ладана, слышал нашёптывания Максимовны, вымаливающей себе лёгкую жизнь там, где, по его мнению, не было никакой жизни…
– Не приходи больше, – сказала Валерия, когда он одевался, в темноте натыкаясь на острые углы. – Я тебя пожалела сегодня. Любовницей твоей я не буду. Получил, что хотел, и исчезни. Навсегда.
– Какая ты… Грубая, – сказал он.
– Это верно, – подтвердила она. – Грубятина, каких мало. Так что давай без угрызений совести…
Он прикрыл дверь, стараясь не смотреть в сторону молящейся старухи, прошёл в прихожую, надел туфли на босые ноги и торопливо выскочил на улицу, уверенный, что никогда больше не придёт сюда.
Но прошла неделя, и он вновь стоял у этой двери…
– Все на месте? – Появившийся Сидорчик подозрительно оглядел стол с банкой и пирожными, принял поданный Гурской высокий стакан. – Евгений Петрович, можете не торопиться, проектик ваш тю-тю, зависает… Утрясают выше.
– Как всегда, – хохотнул Сычёв.
Сидорчик громко отхлебнул чай, надкусил пирожное.
– А я не хочу не торопиться, – сказал Гребнев. – Восемь лет тю-тю, и не тороплюсь. Устал…
– Что с ним? – спросил Сидорчик и строго оглядел всех. – Я вас не узнаю, Евгений Петрович, вы всегда предельно исполнительны, хороший конструктор…
– Я давно уже никто! – сказал Гребнев. – Нечто бесполое и послушное, на соответствующем стажу окладе… при соответствующей веку жене… И даже с любовницей, которая некрасиво прекрасна…
Светлана Фёдоровна вышла из-за кульмана, её глаза стали увеличиваться. Дурасов потянулся за платком, но передумал и вытер нос нарукавником.
– Шиз, – присвистнул Сычёв. – От сытой жизни.
– Подожди, Толя. – Гурская, плавно покачиваясь, подошла к Гребневу, протянула свою чашку. – Выпей, Женечка, это тонизирует… И не обращай внимания ни на кого. Когда мне плохо, я рыдаю не стесняясь, реву как корова, и лети всё в тартарары…
– Переутомился, – констатировал Дурасов. – Стрессы довели.
– Она сказала – я гнилой внутри, безвольный, плыву себе по течению и всё… Плыву… К Дурасову, к Светлане Фёдоровне… И ты плывёшь, и Сычёв, – тихо пожаловался он Гурской. – А может, не плыть?..
Могу я сам распорядиться своей судьбой, а не бегать за пирожными…
– Верно, – кивнула Гурская. – Ты ведь после института где-то в Сибири работал?
– Сбежал. Испугался…
Гребнев выбросил сигарету в форточку.
– А она как, сильная личность? – громко спросил Сычёв.
– Кто?