По найму
Шрифт:
— Нет, не стала.
— Оказывается, она не так глупа!
— Какая ты противная. Ты ведь не даешь мне написать твой портрет!
— Мой милый Хьюи! Ради тебя я готова на что угодно, но только не на это! Где-то надо суметь остановиться. Впрочем, именно это ты и не умеешь — вовремя остановиться. Ты прекрасно знаешь, что я обожаю в тебе все — кроме художника. Ты был бы гениальным художником, если бы не писал картин. Ну как — неплохо я сказала?
— О да, но еще лучше до тебя это сказал Тацит. По латыни это звучит так: «Omnium consensu, сарах pingendi, nisi pinxisset» [6] .
6
По
— До чего же ты эрудированный! — восхищенно пропела Констанция. — В тебе погиб великий специалист по античности.
— Еще одна латинская иллюзия. На сей раз из Нерона. Будь пооригинальнее. И попробуй сделать вид, что тебе нравятся мои работы.
— Я могу солгать про все, что угодно, — отозвалась Констанция, — но живопись — это святое. Тут я всегда говорю правду. Но если она не просила тебя написать ее портрет, то откуда же тогда чек?
— Я как раз собирался рассказать про это, но ты стала осыпать меня оскорблениями.
— Я больше не буду. Прошу тебя — продолжай. Я вся внимание.
— Она попросила меня написать портрет ее мужа.
— Зачем ей это понадобилось? Он ведь умер!
— Я знаю — она мне говорила. Когда речь зашла о портрете, она вдруг очень застеснялась. Она сказала, что очень тяжело переживала его смерть и что друзья окружили ее заботой и вниманием. Вообще она на редкость болтлива, говорит не закрывая рта, кошмар какой-то.
— В юности она была очень общительна, но потом вдруг ушла в себя, как улитка в раковину.
— Со мной она трещала как сорока. Я даже несколько оторопел. Удивительно легкомысленная особа!
— Может быть, из-за коктейлей?
— Или из-за меня. Так или иначе, она заказала мне портрет своего покойного мужа.
— О! Когда же эксгумация? Ты ведь будешь писать с натуры?
— Нет, по фотографии.
— По словесной, надо понимать?
— Нет, по самой что ни на есть обыкновенной.
На лице Констанции изобразился испуг.
— Неужели ты собираешься так низко пасть?
— А что в этом плохого? Есть художники поталантливее меня (с чем ты, наверное, согласишься), которые работают по фотографиям, — например, Сикерт.
— Сикерт мог себе такое позволить.
На это Хьюи процедил сквозь зубы:
— Короче говоря, я получил заказ.
— Хьюи, милый, я очень за тебя рада, — вдруг сказала Констанция с неожиданной теплотой в голосе. — Это действительно большая удача. Я тебя поздравляю. И работать одно удовольствие: сплошные преимущества и никаких затруднений. Не надо мотаться по чужим домам, сиди себе в мастерской и пиши хоть круглые сутки, благо фотография под рукой.
— Работать я буду не в студии, а у нее дома, — сказал Хьюи.
— У нее дома?
— Да, в той самой комнате, где была сделана эта фотография. Она оставила там все, как было при муже.
— Ясно.
— Завтра я собираюсь приступать.
— Ясно... Только почему она заплатила тебе вперед? Разве так принято?
—
— Говоришь, она решила?
— Да, взглянула на меня и решила.
Констанция тоже взглянула на Хьюи, и они соединились в поцелуе; Ледбиттер был уверен, что этим дело и кончится. Ему даже показалось, что обе стороны как могли оттягивали этот миг. Затем Констанция сказала:
— Я начинаю немного ревновать. Не вздумай в нее влюбиться, слышишь?
— Влюбиться? В нее? Это исключено. Она... какая-то спящая красавица.
— Почему ты так решил?
— У меня есть кое-какая информация. Кроме того, я и сам не слепой.
— Милый, должна сказать, что в отдельных случаях в тебе и в самом деле просыпается зоркость художника.
И опять они слились в поцелуе. Когда порыв угас, Констанция, приводя себя в порядок, весело обронила:
— Какая очаровательная машина! — Она говорила с таким удивлением, словно впервые за все это время осознала, что они едут в машине. — Откуда?
— Мне кто-то ее порекомендовал — по-моему, Фуллертон. Вы его, кажется, знаете? — добавил он, адресуясь к затылку Ледбиттера.
— Да, сэр, иногда я его вожу.
— Он-то и дал мне ваш телефон.
— Спасибо Фуллертону, спасибо тебе, милый Хьюи, и спасибо Эрнестине. Спасибо, спасибо, спасибо! Мы непременно должны выпить сегодня за ее здоровье.
Все это Ледбиттер выслушал так же, как слушал обычно реплики пассажиров, к нему лично не относящиеся, — вполуха. Он то и дело отключался от болтовни Хьюи и его спутницы, и имя Эрнестина не вызвало у него никаких ассоциаций.
ГЛАВА 11
Зазвонил телефон, и удивительно знакомый женский голос сказал:
— Я говорю с мистером Ледбиттером?
— Да, да, — ответил Ледбиттер.
— Здравствуйте, мистер Ледбиттер, это говорит леди Франклин.
Ну конечно, это был ее голос, какой же он недогадливый! Впрочем, до этого они никогда не разговаривали по телефону, да и веселый, оживленный щебет в трубке не имел ничего общего с тем глухим и усталым голосом, к которому он успел привыкнуть.
— Доброе утро, миледи, — отозвался Ледбиттер, поразившись тому, как приветливо прозвучали его слова. Затем он произнес фразу, которой редко баловал клиентов: — Рад вас слышать.
— А я рада слышать вас, — сказала леди Франклин, как показалось Ледбиттеру, с легким ударением на последнем слове. — Я уже боялась, что вы решите, будто я вас совсем забыла. Разумеется, — поспешно одернула она себя, — я не льстила себя мыслью, что это будет воспринято вами как трагедия — ведь, насколько мне известно, у вас от клиентов нет отбоя, но все равно мне не хотелось вызвать у вас подозрение, что я забыла приятные часы, проведенные в вашем обществе, — не только приятные, но и весьма для меня полезные. Откровенно говоря, моя признательность так велика, что ее трудно передать словами. Вам может показаться, что я преувеличиваю, но вы действительно вернули меня к жизни. Я теперь стала совершенно новым человеком.