По найму
Шрифт:
— Вы не хотите посмотреть собор? — осведомилась леди Франклин тем приглушенно-робким голосом, которым обычно принято говорить в церквах.
— Конечно, миледи, — последовал быстрый и громогласный ответ. — С удовольствием. Куда скажете!
Получив таким образом полнейшую свободу передвижения по огромному собору, леди Франклин вдруг совершенно растерялась и не знала, куда направиться.
— Этот неф, — наконец решилась она, — один из самых больших в Англии, а может быть, и самый большой. Насколько мне известно, Винчестерский собор по своей длине не имеет себе равных...
Господи,
— Он, действительно, очень длинный, миледи, — согласился Ледбиттер, окидывая собор оценивающим взглядом. — Никак не меньше двухсот ярдов. Во всяком случае, так мне кажется.
— У вас хороший глазомер! — восхитилась леди Франклин.
— Я могу сказать и поточнее.
— Каким образом?
— Измерю длину шагами.
Леди Франклин поняла, что Ледбиттер явно томится по деятельности.
— В самом деле попробуйте! — сказала она.
Ледбиттер тотчас же занялся подсчетами, а леди Франклин опустилась на колени и произнесла благодарственную молитву, не забыв помянуть в ней Ледбиттера. Вообще-то она могла молиться не за него, а на него — в самом прямом смысле, потому что, когда, очнувшись от бесконечных скитаний по лабиринтам своего сознания, она вдруг подняла голову, то увидела, как надвигается его высокая фигура, в которой словно воплотились настроение и смысл ее молитв. С виноватым видом она поднялась с колен, словно молиться в его присутствии было чем-то совершенно недопустимы.
— У меня получилось сто восемьдесят ярдов, миледи, — доложил Ледбиттер. — Очень даже неплохо! Ведь у этих древних монахов не было теперешних инструментов, и они все делали вручную.
Леди Франклин решила обязательно рассказать ему, что и в те далекие времена далеко не все делалось вручную, но сначала надо научить его осматривать достопримечательности. Тема габаритов собора была исчерпана. Кроме того, сборы воздвигались не для математических подсчетов, а к вящей славе Господней. К вящей славе Господней. Как поразительно звучали эти слова. Всего лишь месяц назад они ничего не сказали бы ей, оставаясь уныло-безжизненной последовательностью звуков — как и все ее мысли, когда они получали словесное выражение. Теперь же все, что ни приходило ей в голову, приобретало удивительную глубину и содержательность, делало ее еще более счастливой. Неужели ей нечем поделиться с Ледбиттером?
— Говорят, здесь похоронена Джейн Остин, — сказала она. — По крайней мере, мне рассказывали, что в соборе есть мемориальная доска. Давайте ее поищем, а?
— С удовольствием, миледи. Какой он покладистый!
Поиски оказались долгими и безуспешными. В конце концов пришлось прибегнуть к помощи церковного служителя.
— Большое спасибо, — поблагодарила его леди Франклин и, переворошив содержимое своей сумочки (она никогда не знала, где у нее деньги, которые, свободно путешествуя по всему свету, удивительно ловко умели скрываться от глаз своей хозяйки), с трудом нашла монету, которую и вручила в награду за информацию.
— Они тут неплохо зарабатывают, — заметил Ледбиттер. — Сколько здесь проходит за день одних американцев!
— Вы невозможный человек! — перебила его леди Франклин. — Лучше прочитайте мне, что тут написано про Джейн Остин.
Заложив руку за спину, он склонился перед мемориальной доской. Когда надпись была прочитана, леди Франклин сказала:
— Судя по всему, она не отличалась добротой.
— Трудно сказать, миледи, — последовал осторожный ответ, — но если б вы оказались правы, я бы не удивился.
— Почему же?
— Потому что за редким исключением, — последние слова он произнес с легким нажимом, — женщинам, насколько я могу судить, вообще не очень свойственно это качество.
— Вы так считаете? — отозвалась леди Франклин, уловив в его словах комплимент и задумавшись над тем, заслужила она его или нет. — Печально слышать, что у нас такая неважная репутация.
— Тем приятнее сталкиваться с исключениями, — туманно ответил Ледбиттер.
Леди Франклин схватила на лету очередной кусок сахара.
— Вы очень любезны, — сказала она. — Только боюсь, что ко мне это не относится. Что же касается Джейн Остин, то у нее были качества поценнее, чем доброта. Во всяком случае, в глазах потомков.
— Зато современники, похоже, боялись ее как огня, — предположил Ледбиттер.
— Вы так высоко цените доброту? — осведомилась леди Франклин, тотчас же поймав себя на том, что напрашивается на очередной комплимент.
— Да, миледи. Выше, чем... — он огляделся в поисках достойного объекта для сравнения, — выше, чем... хотя бы этот собор.
Леди Франклин недоверчиво покачала головой, но на какое-то мгновение испытала сладкое чувство превосходства и над Винчестерским собором, и над Джейн Остин.
— Пойдемте дальше, — сказала она, — вы от меня так легко не отделаетесь. Давайте посмотрим трансепты — это самая старая часть собора, — от них веет удивительной свободой, величием... Я уверена, они доставят вам удовольствие.
— Надеюсь, миледи, — сказал Ледбиттер.
«Он впервые в жизни слышит про трансепты, — размышляла леди Франклин, когда они двинулись к цели, — как же он сможет получить от них удовольствие? Впрочем, еще немного, и он поймет, что такое трансепты, а я никогда не узнаю и части того, что знает он».
Мысль о том, что Ледбиттеру известно такое, о чем сама она не имеет ни малейшего представления, наполнила ее душу ликованием: так радовалась она еще школьницей, если знала что-то, о чем не догадывались ее подруги. «Как это получается, — спрашивала она себя, — что всякое новое впечатление делает меня еще счастливее, даже тщетная попытка заинтересовать Ледбиттера красотой трансептов? Хорошо ли это? Понял бы меня Филипп, если б ему стало известно, что я думаю о нем без печали? Просто, может быть, я очерствела? Стала дурной женщиной? А вдруг моя радость столь же безосновательна, как и моя тогдашняя печаль? Нет, конечно же, она еще более безосновательна: ведь на печаль у меня были вполне реальные причины, чего никак нельзя сказать о радости. Или же это то самое обманчивое ощущение полноты жизни, что предшествует серьезной болезни?»