По найму
Шрифт:
Вначале Ледбиттер испытал невероятное облегчение: вот они, деньги, которые он уже считал потерянными! Затем к радости примешалось беспокойство. А где секретарша? Ушла в отпуск? Почему бы и нет? Но все-таки что-то явно не так. Это не случайность... А что, если надписанный от руки конверт и подпись полным именем таили в себе какую-то информацию — но какую? Может, она хотела дать ему понять, что не сердится на него?
Она с ним расплатилась — как всегда, сполна и с присущим ей изяществом. Впервые за последние дни он подумал об их разрыве с сожалением. Подумать только — потерял одного
Эрнестина... Эрнестина... Он несколько раз произнес это имя вслух — сначала автоматически, как попугай, потом с выражением — получилось так жалобно, словно он умолял ее вернуться. Какое редкое имя! Правда, на днях его пассажиры упоминали какую-то Эрнестину, но он, Ледбиттер, столько наслушался их болтовни, что перестал обращать на нее внимание.
«Благодарю вас. Все!» — так, кажется, сказала ему на прощание леди Франклин. Все, да не совсем! От нее пришел чек. Но, расписавшись и поставив на нем печать своей фирмы, Ледбиттер вдруг почувствовал, как в душе его словно что-то щелкнуло. Теперь, похоже, они и в самом деле распрощались. Господи, какого же дурака он свалял! Поверил женщине! Они ведь и сами не знают, чего хотят. Ни в коем случае не вступать с женщинами ни в какие серьезные отношения — гласило его правило номер один. Расставаясь с ними, вычеркивать их из памяти — это было правило номер два. Последнее теперь сделать нетрудно: ведь он уже почти не сердился на леди Франклин. Точнее, просто не сердился.
ГЛАВА 15
— Милый, ты все замечательно придумал, но почему такая расточительность?! Ты получил наследство? Когда мы на днях обедали в «Хромом утенке», ты не казался богачом.
— Ты хочешь сказать, что я не заплатил...
— Боже упаси! Но тебя, видно, мучает совесть...
— Я не виноват, что все считают меня... Впрочем, за это время кое-что действительно произошло.
— Вот видишь. Так расскажи мне об этом, Хьюи.
Хьюи немного помолчал.
— Уж не знаю, стоит ли. Боюсь, ты меня будешь ругать.
— Неужели я могу тебя ругать за то, что приносит деньги?
— Кто тебя знает.
— Ты вспомни, разве я что-нибудь тебе говорила, когда ты приносил честно заработанные деньги — или даже не очень честно заработанные?
— Конечно.
— Когда же?
— Начать с того, что тебе не нравятся мои картины, а ведь это мой источник доходов.
— Может быть, мне и не нравятся твои картины, — возразила Констанция, — но я ничего не имею против того, чтобы тебе за них платили.
— Кое-кому мои картины нравятся, — угрюмо пробормотал Хьюи.
— Верю тебе на слово и очень за тебя рада, но неужели поклонники твоего таланта
— В общем, мне опять кое-что перепало.
— От кого же, если не секрет?
— От Эрнестины.
Ледбиттер, который вез своих пассажиров обедать в Ричмонд, услышав имя, и бровью не повел, но весь обратился в слух.
— Она поручила тебе очередной портрет? — осведомилась Констанция тем непринужденно-равнодушным тоном, каким обычно спрашивают: «Ну как вчера повеселились?»
— Да. Ей понравился портрет мужа.
— У нее объявились новые мужья-покойники?
— Нет,-— сказал Хьюи.
— Она, кажется, обожает своих родственников и живет одними воспоминаниями — во всяком случае, раньше за ней это водилось. Наверное, у нее померла любимая тетушка, память о которой она собирается с твоей помощью увековечить?
— Нет, — отозвался Хьюи, почувствовав, что его спутница сгорает от любопытства, а потому не торопясь раскрывать карты. — На сей раз она хочет, чтобы я поработал с живой натурой.
— Весьма опрометчивый шаг с ее стороны! Ты только не обижайся, пожалуйста, Хьюи. Просто мне не терпится узнать, кто твой объект.
— Угадывай с трех попыток.
— Не будь такой занудой. Мне совершенно не хочется заниматься гаданием, а кроме того, я не знаю, кто ее друзья, хотя, как и все богатые женщины, она явно не испытывает в них недостатка.
— Друзья тут ни при чем, — сказал Хьюи.
— Ни при чем? Но если не друзья... Что за удивительный альтруизм! Я чуть было не сказала — что за дурацкий альтруизм. Но вовремя спохватилась.
— Альтруизмом здесь и не пахнет, — сказал Хьюи.
— Правда? Тогда, может быть, ей взбрело в голову подарить публичной картинной галерее портрет кого-нибудь из наших великих людей?
— Нет, это отнюдь не друг, — заговорил Хьюи, сделав вид, что не расслышал последней фразы Констанции. — У нее с Эрнестиной достаточно непростые отношения.
— Так значит, это женщина? Хьюи, умоляю, не томи меня!
— Это сама Эрнестина.
Наступила пауза, во время которой Констанция пыталась справиться с нахлынувшими чувствами. То же самое делал и Ледбиттер.
— Господи, почему же я сразу не догадалась? — наконец сказала Констанция. — Наверное, потому что в глубине души мне очень не хотелось услышать такой ответ. Но, дорогой мой, это же замечательно. Я тебя поздравляю. Это может стать для тебя началом новой жизни — в самых разных отношениях. Я так за тебя рада.
Она повернулась к нему, и, как и предполагал Ледбиттер, последовали объятия и поцелуи.
— Впрочем, я немножко ревную, — заметила Констанция, когда они вернулись в исходное положение.
— Почему это? — не понял Хьюи.
— Да так — ты ведь с нее пишешь портреты...
— Ты не имеешь права ревновать, — возразил Хьюи, явно гордясь своим умением парировать колкости спутницы. — Ты ведь не разрешаешь мне написать твой портрет.
— Не разрешаю и не разрешу, — сказала Констанция. — Я люблю тебя и не хочу, чтобы моя любовь угасла.
— Спасибо! — буркнул Хьюи. — Большое спасибо. Но в таком случае у тебя тем меньше оснований быть ревнивой. А что, если Эрнестина ищет повода разлюбить меня?