По нехоженной земле

Ушаков Георгий Алексеевич

встретиться и подонки капиталистического общества, и боровшиеся с ним

политические ссыльные, и личности, скрывавшиеся под общей кличкой челдона или

именующие себя Иванами Непомнящими.

Часто природа была здесь враждебной — необходимо было беречься зверя,

непогоды, непролазной чащобы. Мальчишкой я наблюдал или инстинктивно угадывал,

как изобретательны были люди в борьбе с природой, с каким упорством противостояли

ей, подчиняли ее, с

какой энергией прокладывали тропы там, где не ходил даже зверь.

Это был сильный и смелый народ. Слабым, изнеженным и нерешительным здесь

не было места. Но главное — все эти люди любили тайгу, умели понимать ее и по-

своему наслаждаться природой.

А какие рассказы можно было слышать от охотников у ночного костра — голова

кружилась!

Среди таежников я получал первую жизненную закалку, старался подражать

сильным и смелым и учился любить природу.

Случай однажды свел меня с интереснейшим человеком, более значительным, чем

все, кого я видел. Пятнадцати лет я оказался в роли полевого рабочего, или скорее

мальчика на побегушках, в отряде В. К. Арсеньева — знаменитого исследователя

Уссурийского края, знатока и тонкого ценителя природы, превосходного писателя. Он

вытащил меня из Хабаровского ночлежного дома, «комфортом» которого в течение двух

зим я вынужден был пользоваться во время учебы в городском училище, добывая

скудные средства на существование «веселой» работой уличного продавца газет.

Целое лето я провел в тайге бок о бок с этим замечательным исследователем,

учась у него разбирать сложную жизнь природы, заслушиваясь по вечерам

увлекательнейшими рассказами о путешествиях.

Скоро грянула социалистическая революция, очистившая воздух старого мира,

как гроза, пронесшаяся над тайгой. Я одним из первых почувствовал блага революции

— получил возможность поступить в среднюю школу. Государственная стипендия

окончательно избавила меня от омута ночлежного дома.

Потом гражданская война — участие в партизанском движении, а следовательно,

вновь родная тайга. Только не в Биробиджане, как раньше, а в Приморье и на

Тихоокеанском побережье.

Теперь я полюбил отвоеванную народом землю и природу еще больше, глубже

хотел ее познать. Любовь к природе [34] переплелась с мыслями о переустройстве,

процветании и могуществе обновленной революцией родины. Мечты о путешествиях

приобрели новую окраску, наполнились новым содержанием.

Арктика стала занимать в них главное место потому, что на карте полярные

страны выглядели огромным ледяным венцом нашей

страны. Они были наши, эти мало

исследованные просторы, с их своеобразной природой. И на фоне этой природы передо

мной рисовались сильные, упорные русские люди, наши старинные землепроходцы, о

которых я теперь уже многое знал. Они ничем не уступали самым прославленным

иностранным путешественникам; превосходили их смелостью, пытливостью и

инициативой и чем-то напоминали понятных и близких мне людей, встречающихся с

детства в дальневосточной тайге.

Я знал также, что Страна Советов будет продолжать дело этих патриотов,

освоение Крайнего Севера — Чукотки, Камчатки и побережья Ледовитого океана. А

чтобы осваивать эти далекие советские земли, надо в первую очередь знать их — знать

природу, географию, население, условия освоения и возможного в будущем

переустройства. А чтобы знать все это, надо туда поехать.

Именно это и стало главным стимулом для поездки в Арктику. Я добился того,

чтобы попасть туда, и в 1926 году оказался начальником экспедиции на необитаемом

острове Врангеля, где мне было поручено организовать советское поселение.

Так я стал полярником.

* * *

Готовясь к экспедиции на остров Врангеля и изучая материалы о нем, я не мог не

узнать о недавней авантюристической попытке империалистов отторгнуть остров от

Советского Союза. В. Стефансон, находившийся и сейчас находящийся на службе у

американских империалистов, сделавший попытку в 1921—1924 годах оккупировать

остров Врангеля, нагло заявлял:

«Фальклендские острова лежат у берегов Аргентины и должны были бы

принадлежать ей. Но они принадлежат Британии. Хотя в настоящее время их

значение уменьшено Суэцким и Панамским каналами, все-таки они важны

для империи как промежуточная база на пути от одной колонии к другой для

развития морской торговли. В мирное время они являются звеном в морском

могуществе Британской империи. Мы хотим иметь остров Врангеля для

развития воздушных [35] путей как базу для дирижаблей и самолетов, как

Фальклендские острова являются базой для наших кораблей и крейсеров»{7}.

Немало изобретений русских ученых попадало раньше в руки иностранцев. С

неменьшей наглостью они пытались присвоить и географические открытия русских

людей.

Кто мог поручиться, что империалисты не покусятся и на Северную Землю под

видом ее «исследования»? Проекты достижения неведомой Северной Земли уже