Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9
Шрифт:
Трэба таксама адзначыць, што наўрад ці В. Быкаў думаў скарачаць літаральна ўсе месцы, закрэсленыя алоўкам (выкрасленае чарнілам у каментарах не агаворваецца), — магчыма, такім чынам ён пазначаў тыя эпізоды, дзе размова ішла пра старшыну медслужбы Зінаіду Багданаву, бо ў сувязі са змяненнем яе ролі ў сюжэце (у пазнейшай рэдакцыі яна толькі па дарозе пазнаёмілася з маёрам Ананьевым) сталі патрэбныя і пэўныя карэктывы ў сцэнарыі. На карысць таго, што аўтар меркаваў пакінуць некаторыя месцы, дзе размова ішла пра Зіну —
Магчыма, В. Быкаў збіраўся ўнесці ў сцэнарый 3-й серыі і іншыя праўкі: у машынапісу ёсць рукапісныя сімвалы яшчэ пяці ўставак разам з лічбамі: 29, 36, 37, 42 — звычайна так пісьменнік пазначаў устаўкі ў тэкст. Але самі ўстаўкі адсутнічаюць — захаваліся толькі два рукапісныя аркушы з эпізодамі, якія маюць непасрэднае дачыненне да сюжэта 3-й серыі, але пазнака, што яны павінны быць уманціраваны ў сцэнарый, адсутнічае (за выключэннем адной устаўкі). Так, на першым аркушы В. Быкавым значна пашырана адна сцэна ў нямецкай сядзібе:
«Молчаливый часовой вводит в зал Терещенко и немца.
— Ну что, лейтенант, — говорит Ананьев, — до Победы дожил? Терещенко вздыхает.
— Лучше бы мне не дожить.
— Что, совесть замучила? И много людей погубил?
— Немцы разгромили роту, — говорит капитан. — По его вот вине.
— Точно, л[ейтена]нт? — спрашивает Ананьев.
— Так точно, — подтверждает Терещенко.
— Ай-яй! Как же это? А еще небось подчиненных воспитывал? За стойкость и мужество агитировал. А сам?
— Агитировать легче всего…
— Наверно. И немец — гляди, какой кувырок сделал? А небось тоже за Гитлера лямку тянул. Эй ты, — обращается Ананьев к немцу. — Где воевал? На каких участках?
Немец, подобравшись, дельно отвечает:
— Сорок первый год — Ростоф нах Дон…
— В Ростове-на-Дону? — радостно удивляется Ананьев. — Глядика, а я там был в сорок первом. Там мы вам хорошо всыпали. Показали кузькину мать.
— Потом, как это… — с трудом подбирая слова, говорит немец. — Мерефа. Недалеко Харьков…
— Знаю. Это не в 43[-м]?
— Ф сорок три.
— Опять! Какое совпадение. Тут уж вы нам дали, это точно. Надавали по шее, что надо. У меня там весь б[атальо]н ляснул. Деревню Кигичевку помнишь?
— Я, я, — радостно закивал немец. — Кигичефка! Іх жиль руская женщина Мария…
— О, было дело… Мне там из танка болванкой едва голову не сшибли. По головам лупили… Ну ладно, что вспоминать. Садитесь, гренадеры!
Немец и Терещенко нерешительно садятся за стол. Ананьев наливает им в рюмки.
— Чтоб больше не пришлось. Хорошие же люди, как погляжу, а вот чуть не угробили друг друга.
Вдруг с другого конца стола вскакивает ст[арший] тех[ник]л[ейтена]нт.
— А почему вы думаете, он там вас не угробил? Ну почему? — говорит он неприятно напряженным
— Не попал, разумеется. Промахнулся.
— Вот! — стучит по столу ст[арший] тех[ник]-л[ейтена]нт. — Потому как промахнулся. Как и их Гитлер! Если бы не промахнулись — не сидеть нам тут. Они бы на нас сидели. На косточках наших.
Тон, каким сказано это, заставляет всех настороженно замолкнуть. Только старик растерянно бормочет:
— Гитлер! Гитлер…
— Ах Гитлер! — подхватывает ст[арший] тех[ник]-л[ейтена]нт. — Теперь на Гитлера валите? И сами хороши! Пешки вы, коль отдали себя Гитлеру. Зачем была вся ваша история. Вся ваша культура? Не один Гитлер, — все виноваты. Все!! — кричит он.
— Ну ладно, — примирительно говорит Ананьев. — На всех не вали.
— Нет, буду валить на всех. За их Гитлера виноваты все. Вся немецкая нация. Была бы моя власть, я бы их… — сверкает глазами ст[арший] тех[ник]-л[ейтена]нт.
— Ладно, — говорит Ананьев. — Ты думаешь, на войне свет клином сошелся? Вот кончилась, мир будет. Там разберутся.
— Лучше нас никто не разберется. Мы им судьи, никто другой, — успокаиваясь, говорит ст[арший] тех[ник]-л[ейтена]нт.
— Больно ты горячий судья. Ладно. Все-таки Победа, черт возьми. За победу, гвардейцы!».
На другой старонцы ад рукі В. Быкавым па-іншаму апісана сустрэча Ананьева і Глечыка:
«— Тов[арищ] л[ейтена]нт! — вдруг кричит Глечик и срывается вдогонку за машиной. Он машет рукой, кричит, и полуторка не сразу останавливается на дороге.
Глечик, оставив попутчика, подбегает к машине, лицо его горит радостью встречи, гармонист, прекратив игру, недоуменно глядит на младшего сержанта. Трое пассажиров в кузове поворачивают головы в его сторону.
— Тов[арищ] л[ейтена]нт!
— Какой тебе л[ейтена]нт! — говорит разведчик. — Это майор!
— Тов[арищ] м[айо]р! — смущенно говорит Глечик. — Помните… Моя фамилия — Глечик.
— Глечик? — не понимая, еще привстает майор. Это был тот самый к[оманди]р роты Ананьев.
— Ну. Помните, в сорок первом. На переезде. Еще старшина Карпенко…
— Да ну! — удивляется, вспомнив, м[айо]р. — Глечик! Живой! Гляди ты! А мы же всех вас тогда… А ну лезь сюда!
Глечик карабкается через борт, на него с любопытством глядят санинструкторша Зина, сидящая рядом с Ананьевым, снисходительно окидывает его взглядом разведчик-сержант с орденом Крас[ного] Зн[амени] на груди и автоматом между колен. Ананьев отдает ему ставшей ненужной гармошку.
Закинув в кузов шинель, Глечик забирается сам.
— А я гляжу… — радостно говорит он. — Товарищ л[ейтена]нт. Виноват: снизу не видно, тов[арищ] м[айо]р. Глазам не поверил… Давай подъедем! — кричит он своему спутнику, но тот машет рукой: мол, езжайте, я дойду сам.