Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9
Шрифт:
— Да. И все насмарку.
— Все насмарку. Верно. Это верно, пожалуй. Но все-таки мы еще им покажем кузькину мать. Не может быть! Такая армия, столько народу…
Филин вздохнул, невесело оглядывая темнеющее пространство».
Стар. 255. — Вот как надо. Кадровой не служил?
— Не довелось.
— Оно и видать. А теперь… Видно, не тебя мне надо было в секрет ставить. — Замест гэтага зроблена машынапіная ўклейка:
«— Вот
— Вот два сухаря, — схватился за карман Филин.
— Не богато. Видно, не тебя мне надо бы в секрет ставить.
— Почему? — насторожился Филин».
Стар. 256. — Ладно, хватит уши вострить! — прикрикнул на него Свист. — Где старшина?
— Фишера в секрет повел, — сказал Васюков. — Адсутнічае, зроблена машынапісная ўклейка: «[не унимался Пшеничный.] — Обойдут и хлопнут. Мокрое место останется.
— А, может, сюда еще и не пойдут. Лейтенант сказал… — начал было Глечик, но его перебил Пшеничный:
— Лейтенант сказал! А для чего тебя здесь оставили? Для чего? Для отдыха что ль?
— Не для отдыха, конечно.
— Соображать надо. Заслон, понял? Значит, чтоб заслониться с фланга. А знаешь, что на флангах бывает?
— Разное бывает, — мрачно сказал Овсеев.
— То-то. Хорошее вряд ли. А вообще…
Все помолчали, вслушиваясь. Пшеничный бросил на бруствер винтовку и сел рядом.
— Смертники мы!
— Хорошего мало — понятно, — сказал Свист. — Но и нечего кудахтать. Еще ничего не случилось!
— А это? — зло ткнул через плечо Пшеничный. — Это тебе что? Шуточки?
— Это ничего не значит. На войне всюду стреляют.
Все настороженно вслушивались, не зная, как отнестись к этому переполоху за лесом.
— Ладно, хватит уши вострить! — наконец крикнул на бойцов Свист. — Вон старшина бежит».
Стар. 256. — Не на соцпроисхождение. […]
— Да пошел ты! — Адсутнічае, зроблена машынапісная ўклейка:
«— А что ж! Вот оно вылезает, твое соцпроисхождение.
— Соцпроисхождение мое ни при чем, понял? Я рабочий, каменщик, понял? Я с собственного мозоля жил.
— Ты-то с собственного. А отец с чьего мозоля жил?
— Пошел ты знаешь куда! Причем тут отец? Сталин сказал: сын за отца не отвечает.
— Ты за себя сперва ответь! Панику мне разводить! Я тебя присеку!
— Ну, присеки! — бросился Пшеничный грудью к Карпенко, на ходу раздирая шинель. — Присеки! Стреляй, если ты такой! Мне все равно! Я натерпелся, хватит!
— Спокойно! — твердо сказал Карпенко. — Спокойно! Понадобится — не дрогну. Поступлю, как положено. По уставу.
— Давай, поступай» (далей па тэксце: «Как положено! Кем положено?» і г. д.).
Стар. 257. Но дудки! Пшеничный тоже не дурачок. Еще вы узнаете Пшеничного. Подождите маленько… — Закрэслена,
«Защищать родину. А она меня защитит? Классово-чуждый…».
Стар. 258. — Недалеко. Да что толку? — Закрэслена.
Стар. 260. Хуже всех, что ли? — Папраўлена: «Шелудивый, что ли?».
Стар. 262. — Васюков, пойди-ка Овсеева подмени. Пусть каши поет. — Папраўлена: «Глечик, надо Филина проведать. Каши отнести. Слышь?»
Стар. 262. Но не успел еще Васюков встать, как его опередил Пшеничный.
— Я пойду. А он пусть меня сменит.
— Ну, давай ты.
Пшеничный быстро собрался и вылез в дверь. В будку вошел озябший Овсеев. — Адсутнічае, зроблена машынапісная ўклейка з рукапіснымі ўстаўкамі: «Но не успел Глечик встать, как рядом вскочил Пшеничный.
— Я отнесу.
— Хе, — сказал Свист. — Доверь козлу капусту. Еще слопает.
— Не слопаю. Не такой как ты. По чужим сидорам лазать.
— Давай, ладно. Посмотри, как он там. Если что — подменишь.
Пшеничный быстро собрался, Карпенко старательно отложил в его котелок каши, и боец вылез в дверь. В будку заглянул Овсеев».
Стар. 262. Каши вот тебе оставили. — Далей дапісана: «А ты, Глечик, на пост».
Стар. 263. — А ты, Васюков?
— Не знаю, товарищ старшина. — Выкраслена.
Стар. 263. — Да, выходит, в меньшинстве мое мнение. — Папраўлена: «Да, выходит, ненадежное дело».
Стар. 263. — Пшеничный, ну как?
— Тихо пока.
— Ну смотри! На рассвете стучи подъем.
— Сделаю… — Папраўлена:
«— Глечик, ну как?
— Тихо пока.
— Ну смотри! К рассвету Свист сменит.
— Есть, товарищ старшина».
Стар. 265. — Чего не спишь? — Дапісана: «— Сменился? Чего не спишь?».
Стар. 265. Когда дверь за старшиной закрылась, Пшеничный, зло оглянувшись на нее, просипел:
— Я вам постучу подъем!
[…] Сторожка едва белела вдали, впереди никого больше не было. — Адсутнічае, зроблена машынапісная ўклейка: «Начинает светать. Свежими лужами отсвечивает дорога, по которой быстро идет Пшеничный. Временами он замедляет шаг и выедает из котелка остатки каши. Пустой котелок не бросил, пристегнул к поясному ремню. Иногда он оглядывается назад и что-то бормочет про себя — раздраженное и злое.