По обе стороны горизонта

Аванесов Генрих Аронович

– Я расскажу тебе одну историю, она поучительна для нас обоих. Мы, ведь, с тобой с год не виделись, и ты можешь о ней не знать. Ты, наверное, помнишь Виктора Коваленко. Он тоже был с нами в Испании, но в другой команде. Хороший, смелый парень. Потом его оправили в Латинскую Америку, а оттуда он перебрался в США, куда-то на юго-восточное побережье. Пустил там корни, женился на русской красавице и занялся общественной деятельностью. Поднялся до уровня сенатора. Информация от него шла – закачаешься. Знаю об этом не понаслышке: сам его там окучивал, легенду подкреплял, связь организовывал и все такое. Дочь у него родилась. Тоже красавица, в мать. Он-то мужик простецкий, не красавец, но и не урод. Жил он так, поживал, но постепенно ЦРУ что-то заподозрило. Стали за ним следить, провокации устраивать. Сначала он думал, что все это связано с его политической деятельностью. Он либеральное крыло поддерживал. О неграх пекся, за права рабочих боролся, то есть поддерживал униженных и оскорб- ленных – они за него и голосовали на выборах. Мы по своим каналам стали следить за обстановкой, и вскоре стало ясно, что заложил его кто-то. Дали ему команду: уходи. А как уйдешь. Жена, дочь, их же не бросишь. Однако нашел он выход из положения. Яхта у него была моторная.

Вот он с женой и дочерью на ночную рыбалку и отправился, что не раз делал и раньше. Службы, конечно, отследили это. Позаботились, чтобы на бензоколонке, где яхты заправляют, бензина для него не было, а Виктор и в ус не дует. Заправщику говорит, мол, и не надо, я далеко не пойду, мне и того, что есть в баке, для рыбалки хватит. Отошел от берега, встал на якорь, забросил удочки и сел с семьей ужинать. Знал при этом, что за ним со всех сторон наблюдают. Здесь они с женой четко сработали. В какой-то момент она надела его фуражку и стала всякие манипуляции с удочками проводить, отвлекла внимание на себя. А он в это время надел акваланг, нырнул и за пару часов перетаскал на борт полсотни канистр с бензином, что были им давно на этом месте притоплены. Потом снялся с якоря, и, как бы ища местечко для рыбалки получше, пошел потихоньку в сторону открытого моря. Потом выбрал момент, дал полный газ, а те, кто следил за ним, не очень-то и спешили, все ждали, когда у него бензин кончится. Не дождались, а он прямиком на Кубу. Там всего-то километров триста. Могли, конечно, авиацию за ним пустить, но, видно, что-то не сработало, не пустили. Ушел мужик. Потом его наши морем вывезли. Здесь обласкали: генерала дали, квартиру в высотке на Котельнической и попросили подробный отчет составить о его годах на чужбине, так сказать, в назидание потомству. Он отчетом-то занялся, но стал критиковать то одно, то другое. Транспорт ему в Москве, видите ли, не нравится. Жилищное строительство ведется из рук вон плохо, зарплата у граждан низкая. Так это все бы еще ничего, но он и на политику замахнулся. С Европой надо говорить другим языком, с Китаем восстановить отношения, повернуться лицом к рынку, а это уже не игрушки. Ему и так и сяк намекать стали, что не своим делом занимается, а он ни в какую. Твердит свое. Раскрепостился в этой своей Америке, пропитался ихней демократией насквозь – не вытравишь. Ему предложили поехать советником по науке в посольство какой-нибудь развивающейся страны. Думали, откажется. Ан, нет, согласился.

– Ну, и правильно сделал, что согласился, – вставил слово Николай, наполняя рюмки. – Закис бы он тут.

– И ты туда же, правильно, – вдруг резко возразил Михаил, – да кто же его после стольких лет в Америке в другую страну пустит. Не добрался он до развивающейся страны, да и не должен был добраться. Исчез вместе с женой и дочерью. Накануне отлета они все вместе отправились в Большой театр. Уж не знаю, что в этот вечер давали, оперу или балет. Водитель ждал их после спектакля. Не дождался. Через час, когда все уже из театра вышли, позвонил своему начальству. Ночью обыскивать театр было просто некому. Утром принялись за дело основательно. Человек двадцать работало. Еще бы, такая махина. Больше тысячи различных помещений. К вечеру в одной из гримерных, которой давно никто не пользовался, нашли на вешалке генеральский мундир со всеми документами, а рядом аккуратно повешенные на плечики дамские платья жены и дочери с приколотыми к ним заколками паспортами.

Допросили всех, кого только можно было. Еще неделя на это ушла. Кое-что выяснили, но совсем неутешительное. Нашлись свидетели, и немало, которые видели, как генерал, влекомый дамами входил за кулисы. Он даже как бы чуть сопротивлялся им. Дамы были в вечерних нарядах и с большими букетами, которые часто дарят артистам. Они обычно и служили своеобразным пропуском за кулисы. Как вошла эта троица, люди видели. Но никто не видел, чтобы они выходили. Через несколько месяцев генерал обнаружился. В Париже. В небольшом отеле в центре города он был найден прислугой в своем номере мертвым. На фотографии, опубликованной в одной из парижских газет, он сидел в кресле у окна с видом на Монмартр. В заметке в той же газете говорилось, что постоялец, американский гражданин, умер в отеле естественной смертью.

Закусывая коньяк лимоном, Михаил задумчиво произнес:

– Только одна мысль меня греет – молодец Виктор. И от тех, и от этих сумел уйти. А умер, конечно же, вдали от своих, чтобы от них назойливое внимание отвести.

Николай, намазывая бутерброд икрой, продолжил тему:

– То, что ты рассказал, только дополняет картину, которую мы наблюдаем все эти годы. Из тех, с кем мы начинали, пожалуй, только мы с тобой в живых и остались. Помирать не своей смертью это, конечно, часть нашей профессии, но от рук врагов, а не от своих. А из нас только единицы на фронтах и в тылах противника погибли. Большинство же было или репрессировано, или тихо убрано. Так и с Виктором поступить собирались. Вот и приходится держать рот на замке, хотя и мне очень многое не нравится в нашем королевст- ве. Самое главное, непонятно, куда ведем страну. Скорее всего, к развалу. Сначала разрушили сельское хозяйство, теперь ведем туда же экономику в целом. Продуктов потребления производим минимум. Зато продолжаем клепать танки и другое вооружение, как в военное время. Ни одна экономика этого не выдержит. Страна у нас уж очень богатая, да и народ терпелив не в меру. Вот и дер- жимся пока. Лет на двадцать, наверное, еще хватит, а там может грянуть гром, и еще какой. Почему же там, – он показал пальцем наверх, – это не понимают? Да потому, что все они считают себя небожителями, при этом не обременены образованием, иначе хоть из истории бы знали, чем такие дела кончаются. Ну, ладно, играли бы в политику, но зачем же свою собственную экономику гробить, пилить сук, на котором сидят. И не объяснишь. У всех рты заткнуты, кто пытается что-то сказать, так его сразу во враги записывают или в сумасшедшие. Я вот недавно попросил своих спецов подготовить мне справку о производительности труда. Два коллектива задействовал. Один по западной промышленности работал, а другой – по нашей, советской. И что же получилось – во всех отраслях у нас производительность труда в несколько раз ниже. Я включил эти данные, как бы между делом, в очередную сводку в ЦК – никакой реакции. И это еще хорошо, что не отругали за искажение социалистической действительности.

– Ну, ладно. Душу отвели, на судьбу

пожаловались и хватит, – вдруг подвел черту под этим разговором Михаил, – не хочется душу выматывать, мыслим мы с тобой по-прежнему одинаково, только слова произносим разные, а изменить ничего не можем. Даже мы, на своем немаленьком уровне, что же говорить о простых людях. Они то же самое тихонько друг другу шепчут на своих кухнях. Расскажи лучше, что ты новенького надумал.

Николай вкратце рассказал о своих новых делах, упомянув, в том числе, и о намерении организовать в стране, а возможно, и за рубежом, производство икры в заводских условиях. Михаил выслушал его внимательно, качая в знак одобрения головой, а про икру сказал, что не комитетское это дело, но если финансированию зарубежных операций поможет без дополнительных обращений в министерство финансов, то, может, оно и неплохо.

– Ты всегда тяготел к коммерции, – добавил он, – помню, как ты устроил торговлю липовыми секретами, так к тебе тогда все разведки мира в очередь выстроились. Ты, кажется, тогда им чертежи кофемолки за центрифугу для обогащения урана выдал. Хорошо посмеялись. Ты вообще мастер мистификаций.

Бутылка подошла к концу, конечно, она была не последней в этом доме, но желания продолжать не было. Михаил встал и надел китель, а вместе с ним к нему вернулась маска неприступного величия, с которой он вошел в этот кабинет. Они пожелали друг другу здоровья и расстались, не прощаясь, считая, что это обеспечит им следующую встречу в будущем.

Усевшись в автомобиль и подняв стекло, отделявшее салон от водителя и адъютанта, Михаил Игнатьевич начал по привычке анализировать только что закончившийся разговор. Пожалуй, Николай остался прежним, в меру веселым, находчивым и сообразительным. Таким он и помнился ему с детства. Оба сироты, они вместе воспитывались в спецшколе ГПУ – НКВД. Между ними было только одно различие. Михаил смутно помнил своих родителей. Как говорили, они погибли, устанавливая советскую власть на Дону. Николай же ничего не знал о своих родителях. Его взяли в спецшколу только потому, что в свои четыре года, когда его подобрали где-то на улице, он одинаково легко говорил на русском, английском и французском языках. Это было находкой, которую нельзя было потерять, а высокое происхождение, которое было в данном случае несомненным, не имело особого значения, поскольку ребенку оно все равно оставалось неизвестным. В годы учебы Николай всегда был первым во всем. Будь он другим человеком, это вызывало бы зависть, но от него исходила такая непринужденность и благородство, что его успехи воспринимались всеми как должное. Такой не обманет, не подведет, не предаст – это и было сегодня главным для Михаила Игнатьевича. Подтвердив для себя мнение о своем друге, он позволил себе предаться воспоминаниям об очень важном для них обоих дне в далеком теперь 1936 году.

В близком к столице пригороде в сосновом лесу основательно разместилась большая воинская часть. От штатской публи- ки – жителей ближайших деревень и наезжавших на лето дачников – ее отделял высокий сплошной забор и ворота с большой красной звездой, где всегда несли службу часовые при оружии. Несмотря на выходной, в части было оживленно. Готовился праздник по случаю очередной годовщины славного воинского подразделения. Дата была некруглая, но ожидалось прибытие высокого начальства. К его приезду были чисто выметены дорожки, покрашены бордюры, вычищены сапоги, пряжки ремней, пуговицы и кокарды у тех, кому полагались фуражки. Кроме того, на плацу была установлена трибуна, а рядом длинный стол, накрытый кумачом. Чтобы кумач не слетел, не дай Бог, от порыва ветра, его придавили четырьмя графинами с водой и гранеными стаканами. Оркестр играл марши, так что настроение у всех было приподнятое, праздничное.

Однако в другом, дальнем от ворот конце территории воинской части, где был выгорожен значительный ее кусок, праздника не чувствовалось, хотя музыка долетала и сюда. Здесь располагалась специальная школа НКВД, о самом факте существования которой знал очень узкий круг людей в государстве. Школа готовила разведчиков самого высокого класса для работы за рубежом. Далеко не первая и, конечно же, не последняя группа выпускников школы в составе восьми человек сидела сейчас в просторном классе и слушала напутственную речь своего наставника – руководителя курса – пожилого мужчины в элегантном заграничного покроя костюме.

Наставник говорил негромко, спокойным голосом, но чувствовалось, что он вкладывает в свои слова душу. Сам кадровый разведчик, начавший службу за рубежом задолго до революции и сохранивший преданность своей стране в период тяжких испытаний, выпавших на ее долю, он сейчас вместе с этими ребятами снова переживал молодость. Ему хотелось передать им весь свой опыт, все свои знания, чтобы потом, через десятилетия, все они или хотя бы кто-то из них смог бы сделать то же самое для будущего поколения разведчиков. Ох, как не просто разведчику-нелегалу дожить до старости. Большинство рано или поздно становится добычей контрразведки, и тогда у настоящего профессионала есть только один путь – достойно уйти из жизни, не выдав своих соратников. Для этого нужно большое мужество. На фронте умирать легче. Кругом люди, а на людях и смерть красна. Когда же ты один, вокруг враги, и ты знаешь, что ни одна живая душа не узнает о твоей судьбе, очень велик соблазн предательства. Некоторым везет, как повезло ему. Его жизнь нелегала в Германии и в Европе закончилась во время Генуэзской конференции, и он вернулся в Россию в мае 1922 года вместе с наркомом Чичериным, чтобы больше никогда и никуда не выезжать. Окруженный стеной недоверия со стороны новой власти он несколько лет перебивался случайным заработком, который давался ему относительно легко благодаря знанию языков. Но потом была создана эта школа, и его пригласили сюда преподавать, поселив практически без права выезда на территории части. Он с большим рвением принялся за работу. Разработал программу обучения, участ- вовал в отборе преподавателей. Подозрительность окружающих на время ослабла, но не пропала вовсе, а теперь вот опять усиливается, и это после стольких лет самоотверженного труда. Своим тонким чутьем разведчика он чувствовал ее в последние месяцы чуть ли не повсеместно. Чутье не раз спасало его там, в Германии. Шутка ли, всю войну продержался, посылая ценную информацию о противнике. Но тут что делать. Вроде, на своих работаю. Даже бежать некуда. Но это его проблема. Ребятам об этом знать незачем. У них вся жизнь впереди. Долгая или короткая – это другой вопрос. Дай Бог, чтобы у них со своими проблем не возникло, чтобы их преданность стране была уравновешена верой страны в них.