По обе стороны горизонта
Шрифт:
– Хочу добавить, – сказал он, – в ресторанах Японии мраморное мясо уже стало деликатесом! Пока оно доставляется туда из Австралии, но мною уже подписан контракт на постройку завода в Японии. Так что география нашего Концерна расширяется!
После этого началась веселая неразбериха с танцами и песнями, которая закончилась уже поздним вечером, а утром начались трудовые будни. Они начались у всех обитателей Замка, кроме нас – молодоженов. Мы же отправились в свадебное путешествие. На большом океанском лайнере мы поплыли на Тенериф и несколько дней провели в отеле, принадлежавшем родителям Ольги. Это были очень приятные, совсем нестарые люди, которые тепло приняли нас, а главное, Майкла. Вдоволь наплававшись в море и блаженствуя от чувства безопасности, которым было проникнуто все вокруг, мы с Дэвидом покинули гостеприимный отель и отправились через Мадрид в Лондон.
За время этой
Я летела в Лондон спустя восемь лет после того, как покинула его. Это вселяло смятение в мою душу. Какими я найду своих родителей, как они примут Дэвида. Я покидала дом с одним мужем, а возвращалась с другим, да и сама за эти годы стала другим человеком. Мои опасения оправдались, но лишь отчасти. Мама выглядела еще ничего. Она, конечно, состарилась, но была энергична и подвижна. На отца же смотреть было тяжело. Он с трудом перемещался по дому и выходил из него только для того, чтобы посидеть на лавочке возле крыльца. Оба они отличались от тех образов, что жили в моей памяти. А дом, наш старый дом, который всегда казался мне огромным, теперь выглядел маленьким, обшарпанным и неуютным. Только кукла Лейла осталась такой, какой была. Она ничуть не изменилась и по-прежнему сидела в своем кресле перед камином. Наверное, за свою долгую жизнь она видела много встреч и прощаний, пережила не одну смену обитателей дома и потому оставалась безучастной. От всего этого мне было грустно в отчем доме, и я с нетерпением ждала отъезда. Дэвид, казалось, разделял мою грусть. Все это время он был каким-то необычно тихим и даже вялым, что никак не соответствовало его характеру. Теперь, когда я знала подробности его собственной жизни, я понимала, что здесь, в Лондоне, общаясь с моими родителями, он думал о своих, с которыми ему, увы, не суждено было встретиться вновь.
Я предлагала родителям купить им новый современный дом или перестроить этот, благо средства мне это позволяли, но они и слышать об этом не хотели. Они говорили, что здесь им все привычно и удобно. Ничего иного им не надо, даже тех денег, что я им постоянно высылала. Их накопилось уже довольно много, но они только иногда брали с них проценты.
Через пару недель мы с Дэвидом собрались в обратный путь. Прощаясь с родителями, я уже понимала, что в следующий раз у меня нет шансов застать их обоих. Под конец я разрыдалась, чего со мной не бывало уже много лет. Отец меня утешал так, как это делал в детстве: гладил по голове и приговаривал – все будет хорошо, все будет хорошо.
Я успокоилась, только сев в самолет. Мы возвращались тем же маршрутом через Мадрид. На Тенерифе мы снова сделали остановку в шикарном отеле на берегу моря, где к нам присоединились Ольга и Майкл. Перед самым отъездом к нам заехали Ольгины родители. Теперь я понимала, почему наши мужчины так легко общаются с ними по-русски. "Все равно, они оба очень талантливые ребята, – подумала я. – Дай Бог, чтобы наши дети были такими же". Я уже чувствовала, что беременна.
Еще через несколько дней мы снова были в Замке и, едва распаковав вещи, включились в работу. За время нашего отсутствия клетки с мышами были убраны, а их место заняли новые большие клетки, в которые завезли обезьян. Их было всего двадцать. Работать с ними было неизмеримо труднее, чем с мышами. Не физически, а морально. Просыпаясь после наркоза с отнятыми конечностями, они, как дети плакали, и мы не могли смотреть им в глаза. Слава Богу, моя и Ольгина беременности избавили нас от этого труда. В то же время любопытство не покинуло меня. Я продолжала живо интересоваться ходом экспериментов. Дэвид рассказывал мне, что удача почти сразу повернулась к нам лицом: механизм регенерации органов работал на обезьянах даже лучше, чем на мышах. Большинство обезьян полностью выздоравливало, и на это уходило не так много времени.
Однако
Г-ну Торресу в этом году исполнялось семьдесят четыре года. По его словам он никогда ничем не болел и относился к нынешнему своему состоянию мужественно, продолжая заниматься делами Концерна. Узнав о своей болезни, он стал вводить в курс дел Майкла и Дэвида, подолгу оставаясь с ними в своем кабинете. После одной из таких бесед Дэвид вернулся ко мне вечером очень сосредоточенный и напряженный. Не дожидаясь моих расспросов, он сказал, что Алонсо написал завещание, в котором передает все свои акции концерна ему и Майклу. Независимо от завещания, он просит опробовать на нем наш метод регенерации органов. При этом он отверг все наши возражения очень просто.
– Исходя из нынешнего моего диагноза, я покину этот свет в ближайшие два-три месяца, – сказал он. – Ваша инъекция может ускорить неизбежное, а может замедлить или вовсе остановить процесс. В обоих случаях мы ничем не рискуем, – закончил он.
– И что же вы решили? – спросила я, заранее зная ответ.
– Мы решили попробовать, – ответил Дэвид, – в конце концов, он прав. Я на его месте сделал бы то же самое.
Следующие две недели весь наш небольшой коллектив был занят подготовкой к решающему опыту – опыту на человеке. Рано или поздно он должен был бы состояться, но мы считали, что будем готовы к нему еще лет через пять.
Мы еще раз тщательно сопоставили данные всех экспериментов – многочисленные на мышах и всего два десятка на обезьянах. Вероятность успеха мы оценили как пятьдесят на пятьдесят.
Майкл сам взял у Алонсо из вены несколько кубиков крови, поместил ампулу в программатор. Через несколько минут препарат был готов к действию. Майкл ввел шприц в тело Алонсо. Когда он делал укол, я закрыла глаза.
Алонсо спокойно перенес эту процедуру и, поговорив с нами несколько минут как всегда в чуть покровительственном тоне, ушел к себе.
Первые несколько дней с больным ничего не происходило. Алонсо, как всегда тщательно одетый и подтянутый, регулярно выходил к завтраку, обеду и ужину. Мы видели, что, сидя за столом, он почти ничего не ест, но делали вид, что не замечаем этого. Но однажды он не вышел к завтраку. Мы с Ольгой и доктором Ролтоном, сменяя друг друга, стали дежурить у его постели. Больному становилось все хуже и хуже. Между тем, рентгеновский снимок показал, что с печенью что-то происходит. Не взирая на вред, который могли нанести больному рентгеновские лучи, мы стали делать снимки ежедневно. На последовательности снимков было видно, что плотная ткань опухоли постепенно заменяется менее плотной. Картина процесса отличалась от той, что мы наблюдали на обезьянах, хотя в точности знать это мы не могли, так как не делали на них экспериментов с печенью. Кроме того, имея дело со здоровыми обезьянами, мы всегда сами разрушали их органы, что не могло идти ни в какое сравнение с теми разрушениями, которые может нанести раковая опухоль. Оставалось только гадать, чем все это кончится. Впрочем, и гадать было особенно не о чем. Больному становилось все хуже и хуже. Он держался только на уколах и каких-то внутренних резервах организма, которые часто проявляют себя при тяжелых заболеваниях у исходно здоровых людей. В один из дней мы уже были уверены, что конец наступит вот-вот. Но день прошел. За ним другой, и состояние больного стабилизировалось. Еще через несколько дней больной открыл глаза и слабым голосом попросил пить. Сам по себе этот факт еще ни о чем не говорил, но рентгеновские снимки показывали, что процесс замещения темной ткани светлой близится к концу. Спустя еще неделю стало ясно, что больной идет на поправку. У него спала желтизна, и появился аппетит. Радоваться было еще рано, но больной уже не вызывал серьезных опасений.
Мы снова пригласили в Замок врачей из городской больницы, тех, что поставили г-ну Торресу диагноз почти два месяца назад. Они приехали в том же составе, тщательно просмотрели наши рент- геновские снимки. Потом сверили их со своими, сделанными ранее при обследовании. Прощупали печень и в один голос заявили, что ничего не понимают. На месте больной печени была абсолютно здоровая, а слабость больного объяснялась общим истощением организма, потратившим огромные усилия на борьбу с болезнью. Врачи никогда не видели ничего подобного и не могли дать разумного объяснения наблюдаемому ими феномену. Чудо! Вот и все объяснение. Это действительно было чудом и в наших глазах, но вполне рукотворным. Этого мы, конечно, нашим гостям не сказали, и они уехали от нас с хорошим гонораром, но обескураженные.