По обе стороны горизонта

Аванесов Генрих Аронович

Полицейские подтвердили нашу версию происшедшего. Теперь надо было понять, что унес с собой грабитель. Мы долго осматривали кабинет, но кроме разбитых безделушек и сломанного журнального столика никаких других утрат не обнаружили. В кабинете и не было никаких серьезных ценностей. Пожалуй, единственной ценностью в нем была рукопись с описанием технологии производства эликсира жизни и производства пищевых продуктов, но папки с ними лежали на месте. Еще одна папка, где было описание механизма телепатии, лежала в сейфе в спальне. Грабитель туда не добрался. Похоже, он вообще ушел ни с чем именно благодаря Кетти. Было глубоко жаль бедную женщину. Лучше бы она спокойно спала. Вряд ли грабитель мог нанести нам большой ущерб, больший, чем ее смерть.

Когда полицейские ушли, а мы немного успокоились, то принялись наводить порядок в кабинете. В какой-то момент Дэвид подошел к полке,

на которой стояли папки с рукописью, и взял одну из них. Папка оказалась пуста. В других папках тоже ничего не оказалось. Это коренным образом меняло наши представления о происшедших событиях. Получалось, что Кетти совсем не была сначала смелой спасительницей нашего сына, а потом превратилась в невинную жертву, защищавшую наше имущество. Она или кто-то другой подстроил нападение на Сержа, чтобы дать ей возможность проникнуть в наш дом. Там она, наверное, долго искала что-то ценное и случайно наткнулась на рукопись? Пасьянс не сходился. Оценить рукопись непрофессионал не мог. Все было бы понятно только в одном случае, если бы она проникла в наш дом целенаправленно, в поисках рукописи. Но кто же мог знать о ее существовании. Впрочем, можно было и не знать, а просто догадываться о том, что подобный документ существует.

Совсем не владея телепатией, я понимала, что Дэвид думает в том же направлении. Похоже, что жертвой все же были мы сами, а вместе с нами и Лео, который стал теперь круглым сиротой. А Кетти, хотя и погибла, была совсем не безвинна. Она была исполнительницей, если не главной, то важной роли в похищении рукописи. Оставалось только понять, кому и зачем все это понадобилось, и в чьи руки она попала. Корни этих событий, конечно же, надо было искать в прошлом. Но, как и зачем?

Мы долго обсуждали происшедшее с Майклом и Ольгой и не пришли к какому-либо решению. Заявлять в полицию о пропаже рукописи мы не стали, хотя, возможно, это и было ошибкой. Лео же остался с нами. Он явно не был соучастником. Как и мы, он скорее был жертвой.

Что же дальше?

С первых дней возвращения Дэвида из СССР я заметила, что его поведение как-то изменилось. Он стал медлительнее, задумчивее, меньше шутил, не всегда сразу отвечал на вопросы. Казалось, что когда к нему обращаются, он делает над собой усилие, чтобы отвлечься от каких-то своих очень важных мыслей и вернуться к текущим проблемам. Я объясняла себе это его состояние накопившейся усталостью, просила отдохнуть как следует, обратиться к врачам. От отдыха Дэвид категорически отказался, а пройти медицинское обследование, как ни странно, согласился. Потом я поняла, что он пошел на это, чтобы успокоить меня. Медицина не выявила никаких отклонений в его организме. Наоборот, врачи, с которыми я разговаривала сама, в один голос говорили, что столкнулись с удивительно хорошо сохранившимся для своего возраста человеком. Они не нашли чего-либо, заслуживающего внимания, и я успокоилась, хотя продолжала видеть, что Дэвид совсем не такой, каким был до поездки. Я начала понимать, что все дело в тех мыслях, которым он предавался, и стала пытаться проникнуть в их суть. Долгое время мне это не удавалось. Но однажды Дэвид не вышел из своего кабинета к обеду. Я поднялась к нему и, открыв дверь, увидела картину, от которой сердце сжалось невыносимой болью. Дэвид сидел неподвижно спиной ко мне, слегка свесив голову набок. Именно в такой позе сидел в кресле второго пилота мой бедный Гарри двадцать лет назад. Пережитое тогда молнией пронеслось в моей голове. Неужели такое повторяется? Я бросилась к Дэвиду, взяла его руку в свою. Рука была теплая, но совершенно безжизненная. Я посмотрела ему в глаза. Маленькие черные зрачки, не мигая, смотрели прямо на меня. Дэвид дышал очень тихо и ровно. Он был жив, но находился где-то очень далеко. Я знала, что Дэвид способен к медитации. Он сам объяснял мне, как это делается, но я не могла представить себе, что человек может так глубоко уйти в это состояние. Несколько минут у меня ушло на то, чтобы вернуть его к жизни. Наконец, рука дернулась, а взгляд начал приобретать осмысленное выражение.

– Нина! – наконец произнес он, и сердце сжалось снова, теперь уже от вспыхнувшей ревности. В прошлом Дэвида для меня не было тайн. Я знала имя девушки, которую он любил много-много лет назад, а потом она таинственным образом неожиданно исчезла из его жизни. Не скрыл он от меня и свою неожиданную встречу с ней в прошлом году в Греции. Однако ревность сразу уступила место трезвому взгляду на вещи. Дэвид был жив, и это главное. Все остальное было в далеком невозвратно ушедшем прошлом. Я не стала говорить с ним на эту тему, когда мы вместе спустились в столовую. При этом Дэвид вел себя как ни

в чем не бывало. Длительное пребывание в состоянии медитации не сказалось на его аппетите. Мне же есть расхотелось.

После обеда Дэвид собрался снова уйти к себе в кабинет, но я попросила его задержаться. Он очень спокойно отреагировал на мои вопли по поводу его занятий в кабинете. Он сказал, что ничего особенного с ним не происходит. Просто он пытается добраться до глубин своей наследственной памяти. Это совсем непросто.

– Память – не городская библиотека или компьютерная база данных, где все разложено по полочкам, и надо лишь знать правила поиска. Она устроена совсем по-другому. В ней нет ни рубрикатора, ни алфавитного поиска, ни календаря знаменательных дат. Ее можно представить себе как некий мешок, в который год за годом, век за веком складывают и складывают информацию. Постепенно она спрессовывается, всякая незначительная мелочь превращается в труху и высыпается сквозь неплотную ткань мешка. Остается память о самых ярких и значимых событиях в жизни того или иного человека. Но кому принадлежит каждое из этих воспоминаний, никак не зафиксировано. В этом, наверное, и состоит основная трудность в расшифровке этого, поистине неисчерпаемого источника исторической информации. По большому счету надо было бы со- брать в одном месте несколько сотен или тысяч людей, обладающих наследственной памятью и по крупице воссоздать действительную историю возникновения и развития человечества. Нам с Майклом такая задача не по плечу.

– Если ты сам понимаешь, что задача не решаемая, то что тогда ты делаешь? – спросила я, надеясь, что мне удастся как-то отвлечь Дэвида от копания в закоулках его памяти и направить его деятельность на что-нибудь более полезное с моей точки зрения. Но по его ответу я поняла, что сама взялась за нерешаемую проблему.

– Видишь ли, – сказал он, – то, что я пытаюсь сделать, связано пока только с подбором ключа к поиску информации в собственной памяти. Похоже, что я уже близок к решению. Как мне кажется сейчас, доступ к памяти построен на ассоциативной основе. Те или иные факты вызываются из памяти, когда начинаешь думать на какую-нибудь конкретную тему. Сначала я пытаюсь обдумывать интересующий меня вопрос в общем виде, постепенно заменяя слова образами, потом перехожу к деталям. Не всегда, но часто мне удается вытянуть из памяти все, что в ней есть по данному вопросу. Конечно, нельзя забывать, что восприятие у каждого человека очень субъективное, поэтому и надо было бы собрать для этой цели много людей.

Беседа с Дэвидом немного успокоила меня. Похоже, что он не утратил чувства реальности. Я отпустила его в кабинет, а потом взяла себе за правило заходить к нему перед обедом и перед возвращением детей из школы. Теперь его медитативное состояние не пугало меня. Я научилась возвращать его к обыденной жизни очень простым путем, ежедневно меняя духи. Входя в его кабинет, я просто садилась на диван и ждала, когда он почувствует запах. Ждать приходилось всего несколько минут. Больше он ни разу не называл меня Ниной.

Конечно, мы с Ольгой постоянно обсуждали проблемы наших мужей. У нее они были те же, что и у меня. Но если я пыталась направить деятельность Дэвида в понятное мне русло через умные разговоры, наконец, через слезы, то Ольга действовала иначе. Она, со свойственным ей темпераментом начала закатывать Майклу скандалы с битьем посуды. В ответ на это он наглухо ушел в себя. Ольга поняла, что таким путем она ничего не добьется, и поутихла, подыскивая более эффективные методы воздействия. Вместе мы пришли к выводу, что наши умные и сильные во всех отношениях мужчины, оставшись без любимого дела, стали киснуть у нас на глазах, не находить себе места, вот и ударились в воспоминания, в медитацию. Семейные проблемы казались им мелкими, да они и не способны были их решать.

В какой-то степени Дэвид и Майкл подтверждали наше мнение о том, что занялись изучением своей наследственной памяти от нечего делать, но их объяснения звучали совсем не так, как наши. Они говорили, что, обретя этот дар много лет назад, не поняли, что в их руки попал ценнейший источник исторической информации. Действительно, чтобы понять это, надо было иметь много свободного времени, которым они тогда не располагали. Тюрьма оказалась самым подходящим местом для того, чтобы заняться, наконец, изучением этого феномена. Именно там Дэвид, а вслед за ним Майкл, сумели впервые погрузиться в глубины памяти и получить первый опыт извлечения из нее исторической информации. Теперь они видят свою задачу в том, чтобы собрать там данные по нескольким интересующим их вопросам. Это очень непростая и даже тяжелая, но очень интересная работа, которая сулит получение важных научных результатов.