По обе стороны любви

Лобанова Елена Александровна

— Ну понятно, не то что в твоих макаронах! — поддела подруга, расставляя длинные синие стаканы.

— Да-а, насчет макарон уж точно… Мне и Колька говорит: мы ж не итальянцы! Я, говорит, борща уже три года не ел!

— И что — правда три года?!

— Не-ет, ну почему? Вот готовила… когда это? По-моему, в этом месяце уже…

Светлана фыркнула, извлекая из микроволновки бутерброды с сыром и ломтиками помидоров.

— Шустрая ты у нас, Светка! — восхитилась Вероника. — Наверное, поэтому и фигуру сохранять умудряешься, да? Или потому что тренажер?

—

Питаться я правильно умудряюсь… и одеваться, между прочим, тоже, — буркнула Светка.

Дома челка у нее была спрятана под пластмассовый ободок, и от этого лицо выглядело непривычно симметричным и простеньким, как у положительной героини фильма советских времен. И отчего-то печальным. Хотя печалиться в такой обстановке, полагала Вероника, было физически невозможно!

Неужто на саму хозяйку весь этот заморский комфорт не оказывал своего волшебного тонизирующего действия?

— Сорок лет — бабий век, что ты хочешь, подруга? — вздохнула Светка, как обычно, прочитав ее мысль. — Гормональный сдвиг — и привет! Уже и настроение не то, и обмен веществ… Холестерин всякий… Тут уж никакое адажио не поможет. Ну, или если, может, разориться на приличный фитнес-клуб…

— Слу-у-ушай!! — радостно шлепнула Вероника по столу и даже привскочила. — Все забываю рассказать! Недавно видела по телевизору бабку лет восьмидесяти — ну, знаешь, обыкновенная такая бабка, из деревни. Рассказывает, что всю жизнь была толстая, а к старости так совсем, да еще и вся больная. В общем, еле ходила, даже печку растопить уже не могла. И представляешь? Начала танцевать!

— От печки?

— Не-е-ет, почему от печки? Нормально так! Ну конечно, по-старушечьи, с притопом, с прихлопом… Не то что девочки у станка, конечно. Так она за год похудела на девятнадцать килограммов! Пляшет целый день: и когда картошку чистит, и когда подметает. — Вероника попробовала было изобразить припляс с веником в руках, но махнула рукой и уселась обратно. — Короче, молодец бабуля! Умывается — и то с притопом. Сама себе что-то под нос напевает… Главное, говорит, от кучи болезней вылечилась! А в деревне первое время, конечно, хохотали и пальцами показывали, когда она в магазин пританцовывала, а потом видят — помолодела бабка на глазах, и тоже давай! Так теперь она еще одну старуху обучает. Такие кадры! Сидят рядышком, вяжут и на диване подпрыгивают. Деревенский фитнес-клуб. Представляешь?!

Светлана фыркнула.

— От-лич-но представляю! — уверила она. — Единственно непонятно — для чего было именно эту бабку людям демонстрировать? В любой психбольнице есть поинтересней кадры. И кстати говоря, на эту тему кто-то из великих еще в прошлом веке высказался: сейчас они, в смысле психи, живут среди нас, а когда-нибудь мы будем жить среди них!

— Ну уж! — не поверила Вероника и отодвинула свой стакан.

— Чего там «ну уж»? Научный факт! Приводится процент отклонений, количество школ для умственно отсталых!

Веронике вдруг стало неуютно посреди европейского дизайна. Вдруг страстно потянуло к своему старому креслу и кровати со стопкой книг вместо ножки.

— Ну, чего опять

надулась? Это ж реалии наших дней! Не поймешь вас, писателей… Может, ты за свой роман все переживаешь? За эротику? — заподозрила Светка.

— Во-первых, не роман, а… я еще не знаю… И вообще, кто как хочет, так и пусть живет! Эта бабка, может…

— Да забудь ты про бабку! Лучше с романом определись. В смысле выкинь из головы! Я ж тебе реально, по-дружески советую. Все-таки, знаешь, каждому свое! Как говорится, каждый сверчок… Еще и в историю залезла! Ну, была бы твоя синьора хоть какая-нибудь Лаура или, допустим, Беатриче… А Беатриче, кстати, тоже во Флоренции жила, и как раз где-то около того времени, ты хоть в курсе?

— Беатриче?.. Н-ну да… то есть нет, я как-то…

— Так, может, тебе лучше про нее и написать? И про Данте?

— Да ты что?! Про Данте Алигьери!

— Что, слабо? Не по зубкам? А то бы попробовала… так, знаешь, попикантней, с изюминкой… — искушала Светка не без ехидства.

— С изюминкой — это, в смысле, с эротикой? — Вероника поперхнулась бутербродом и закашлялась.

Светлана покровительственно похлопала ее по спине.

— Ну вот, я и говорю — слабо! Не в свои сани, — заключила она наставительно. И покачала головой: — В этом деле, чтоб ты знала, подруга, главное — вовремя остановиться! А то, знаешь, водятся на свете такие графоманы…

«Графоманы» она произнесла как «психи». И в тоне ее Веронике послышалось явственное опасение — ЖИТЬ СРЕДИ НИХ!

— Хотя, если подумать, что там Данте! — поразмыслив, махнула рукой Светка. — Кто сейчас про него пишет? Кто его знает, не говоря уж — читает? Ты вот спроси свой одиннадцатый: помнят они такого поэта — Алигьери?

— А что?! Неужели думаешь — даже имя забыли? — ужаснулась Вероника.

— Спроси, спроси! — усмехнулась Светлана и пожала плечами. — Может, твой одиннадцатый какой-то особенный? Суперинтеллектуальный?

…Следовало признать, что все школьные годы вплоть до последнего одиннадцатый «Б» относился к литературе неплохо.

Правда, изо всех жанров сочинений, от литературоведческой статьи до письма к любимому герою, дети почему-то дружно выбирали краткую и свободную форму эссе, причем каждый вольно трактовал это слово на собственный лад.

Не прижились в классе также монологические устные ответы на уроках. Практически каждый отвечающий упрямо норовил свести их к обмену односложными репликами с учителем, называемому Вероникой «партизаны на допросе».

Зато слушать учителя одиннадцатый «Б» умел прямо-таки великолепно. Уроки-лекции проходили здесь буквально на «ура» — при абсолютной тишине и поглощающем внимании аудитории. Единственно, что неприятно удивляло Веронику — то, что на следующий же урок после лекции дети снова начинали изображать из себя партизан во вражеском плену.

* * *

— Ну а теперь вопрос по повторению, — торжественно объявила Вероника. — Что ты знаешь о Данте Алигьери?

На лице Виталика Бойко, стоящего у доски, явно и недвусмысленно выразилось остолбенение.