По образу и подобию (Видение смерти)
Шрифт:
Рорк подумал, что было бы любопытно пригласить ее на какое-нибудь корпоративное мероприятие.
Он вышел тем же путем, каким вошел, и, взглянув на часы, подсчитал, что времени у него с запасом, чтобы добраться до центра города и успеть на первую деловую встречу.
Рорк не перезвонил ей. Так что к тому времени, как Селину провели в совещательную комнату, Ева уже поняла, что звонок проверен. Все оказалось правдой: он был сделан с аппарата в спальне.
«Можно больше не сомневаться, — подумала она. — И не подозревать, что перепуганная, измученная бессонницей женщина, появившаяся в дверях, разыгрывает спектакль».
Селина казалась бледной и осунувшейся, словно еще не оправилась после
— Даллас…
— Присядьте. Выпейте кофе.
— Спасибо. — Селина села за длинный стол для совещаний и взяла кружку обеими руками. Ее кольца звякнули о дешевый толстый фаянс. — Я приняла успокоительное после нашего ночного разговора, но это не слишком помогло. Я приняла еще одну таблетку перед самым приходом сюда. И опять не помогает. Чего бы мне хотелось, так это принять настоящий транквилизатор и впасть в кому. Но, мне кажется, и это не поможет.
— И, уж во всяком случае, это не поможет Лили Напье.
— Ее так звали? — Селина отпила кофе, помолчала, снова отпила. — Я сегодня не смотрела утренние новости по телевизору. Боялась ее увидеть.
— Вы видели ее прошлой ночью?
Селина кивнула.
— Было еще страшнее, чем в прошлый раз. Я к этому не приспособлена.
— Я знаю, человеку с вашим даром очень тяжело стать свидетелем такой жестокости. Все равно что пережить на себе, — заметила Пибоди, и Селина бросила на нее полный признательности взгляд.
— О да, господи, да! Нет, я не хочу сказать, будто я пережила все то же самое… в полном масштабе. Но мне и этого хватило. Если вы… Когдавы психологически подключены к этому… все переживания жертвы отдаются у вас внутри, словно горное эхо. Я знаю, как она страдала. Но я жива. Я жива, я цела и невредима, я пью кофе, а она нет. И все-таки я знаю, как она страдала.
— Расскажите мне, что вы видели, — попросила Ева.
— Это было… — Селина вскинула руку, словно дирижер, приказывающий оркестру замереть. — В прошлый раз это было похоже на сон. Очень яркий, как наяву, но все-таки сон. И я могла от него отмахнуться, сказать себе, что это был всего лишь сон. Пока не увидела новости по телевизору. На этот раз все было гораздо страшнее. Это было видение, и я не могла принять его за что-то другое. Одно из самых сильных видений из всех, что у меня когда-либо были. Как будто я сама была там. Шла рядом с ней. Она шла быстро, низко наклонив голову…
— Что на ней было надето?
— М-м-м… темная юбка… по-моему, черная. Короткая. Белая блузка с длинными рукавами и открытым воротом, а поверх нее маленький свитерок. Туфли на плоской толстой подошве. Она шла почти бесшумно. У нее была сумка. Маленькая сумочка на ремне через плечо.
— А он во что был одет?
— Что-то темное… Не знаю. Она не знала, что он там. Поджидает ее в парке. Прячется в тени. Он… темный. У него все темное.
— Он чернокожий?
— Нет… Я… Нет, я так не думаю. Я вижу его руки, когда он ее бьет. Они белые. Большие и белые. Лоснящиеся. Очень большие. Он ударил ее по лицу. Было очень больно. Просто ужасно. Она упала, и боль ушла. Она… потеряла сознание. Но он снова ударил ее, он продолжал ее бить, даже пока она была в обмороке. По лицу, по всему телу. Ну как? Тебе нравится? Нравится?— Глаза Селины остекленели, бледно-зеленая радужка стала почти прозрачной. — Кто теперь главный? Кто тут главный, ты, сука?Потом он остановился, перестал ее бить и слегка похлопал по щекам этими своими ручищами. Заставил очнуться. Она должна быть в сознании, ей еще кое-что предстоит. Господи, сколько боли! Я даже не знаю, чья это боль — его или ее. Боли слишком много.
— Это не ваша боль, — мягко
— Не моя. — Селина перевела дух. — Я вижу, как он рвет на ней одежду. Она не может бороться, она еле двигается. Вот она все-таки пытается его оттолкнуть! Но он бьет ее по руке, и рука ломается. Она растеряна… как животное, попавшее в капкан. Он насилует ее, и ей больно. Ей больно глубоко внутри. Она его не видит. Слишком темно, и она ослеплена болью. Она опять теряет сознание. Так легче, боли нет. Она ничего не чувствует, когда он ее убивает. Тело реагирует, бьется в конвульсиях, и это… Его это волнует. Господи, ее предсмертные конвульсии доводят его до оргазма… Меня тошнит. — Селина зажала рот ладонью. — Извините. Меня тошнит. Мне нужно…
— Идемте со мной. — Пибоди вскочила и помогла Селине подняться. — Идемте, я вас провожу.
Когда Пибоди увела Селину, Ева оттолкнулась от стола, подошла к окну и высунулась наружу. Ей надо было отдышаться.
Это ощущение тошноты было ей слишком хорошо знакомо. Она знала, что это значит: видеть опять и опять. Ощущать снова и снова. Подавлять подступающую тошноту.
Она вдыхала воздух, провожая взглядом набитые пассажирами вагоны надземного метро, следила за вспышками воздушной рекламы, обещавшей распродажи, разные мероприятия, туристические аттракционы. На нее обрушивался городской шум, и жизнь города вымывала из нее страшные воспоминания.
Все еще ощущая слабость в коленях, она стояла у окна и впитывала в себя треск лопастей полицейского вертолета, завывание клаксонов на улице, грохот подземки. Все эти привычные шумы казались ей музыкой. Эту песню она понимала. Это был ее город, ее место. В городе, да еще вооруженная своим полицейским жетоном, она никогда не чувствовала себя потерянной или одинокой.
Немного успокоившись, Ева закрыла окно, вернулась к столу и налила себе еще кофе. Вот и Селина уже не казалась такой смертельно бледной, когда Пибоди привела ее обратно. Впрочем, она явно поработала над своим лицом: наложила яркую помаду, замазала тональным кремом круги под глазами. «Женщины, — подумала Ева, — умеют сделать проблему из совершеннейших пустяков, да еще в самое неподходящее время».
Как только Селина села, Пибоди поставила на стол бутылку воды.
— Вам лучше не налегать на кофе, — сказала она.
— Да, вы правы. И спасибо, что побыли со мной. Вы помогли мне собрать себя по кусочкам.
— Без проблем.
— Вы, должно быть, считаете меня очень слабой, — продолжала Селина, обращаясь к Еве.
—Ошибаетесь. Ничего подобного у меня и в мыслях не было. Ведь мы-то появляемся на месте преступления, когда все уже кончено. Мы не видим, какэто происходит, мы застаем только результат. День за днем мы наблюдаем, что люди творят друг с другом. Кровавая баня, месиво, бессмысленная рубка. Это нелегко. Да и не должно, и не может быть легко. Мы не знаем, что переживала жертва. Мы и не обязаны знать.
— Нет, вы знаете. — Селина провела пальцами по глазам. — Просто вы нашли способ с этим справляться. Вот теперь и мне придется его найти. — Она глотнула воды. — Я хочу договорить, осталось немного. К тому времени, как с ней все было кончено, какая-то часть меня начала сопротивляться видению. Но, мне кажется, после этого он ее раздел и забрал ее одежду, порванную во время изнасилования. Он перенес ее… Не ее… о черт! — Селина отпила еще воды и сделала три глубоких вздоха. — Я хочу сказать, что он принимает ее за кого-то другого. Он видит другую женщину, и именно ее он наказывает. Женщину, которая наказывала его. В темноте. Он боится темноты.