По обрывистому пути
Шрифт:
— Из Окоемова доктора звали? — спросил Баграмов.
— Приехал, да поздно. Сказал, что пораньше бы звали, была бы жива. А я так считаю, что хвастает он, Петрович! — добавил больничный возница из местных крестьян, за рассудительность прозванный Соломоном Премудрым. — После смерти чего же ему не сказать, что была бы жива! Старуха Лопатова говорит, что всегда помирают такие. То и в больницу везла, чтобы в ответе не быть, а Юль Николавна и слушать не хочет. Уж так убивается!
— А Павел Никитич что же? — задал доктор вопрос про фельдшера, хотя заранее знал ответ.
«Премудрый» махнул
— Теперь, гляди, протрезвел! Он ведь знает, что вы ворочаетесь. А так-то за ним побежали — лежит на полу у дьякона в доме, да вместе с дьяконом песни играют, на ноги встать невмочь…
Боль за Юлию и ощущение своей вины охватили Баграмова.
Выскочив без пальто на крылечко, Юля с криком и плачем метнулась к мужу на грудь.
— Она же мне руки ведь целовала, молила… Я ей обещала… Она… она и сама как ребенок… Она… Нет, ты посмотри на нее, какая… Пойдем, я тебе покажу… — бормотала Юлия.
— Я пойду посмотрю, а ты оставайся дома, — твёрдо сказал Баграмов. — Завтра на вскрытии все разберем. Успокойся пока. Ну, Юлечка, Юлька, уймись… отдохни. Ты просто себя истерзала, — уговаривал Баграмов.
Маленькую, замученную тяжкими родами девочку похоронили.
Никто не обвинял ни Юлю, ни не ко времени напившегося фельдшера. Вековой фатализм христианства учил крестьян видеть в смерти один только «божий перст»…
Но с этих дней Юлия Николаевна перестала ходить в больницу, подав заявление об увольнении с должности. Никаких уговоров Ивана Петровича она не хотела слушать.
— Не могу. Недоучка несчастная! Нет, нет, я не смею, не смею, не смею!.. Мышьяк инженерским супругам колоть я могу, а в больнице не смею! — безутешно плакала Юля.
Иван Петрович был старше Юлии на восемь лет. По окончании университета он уже с год работал в губернском земстве, когда был направлен на эпидемию кори в ту волость, где было маленькое имение Юлиной матери. Юля тогда только успела кончить гимназию. И, приехав после экзаменов к матери в деревню, взялась ухаживать за больными корью детьми. Несколько свободных вечеров, проведенных Юлией и молодым врачом вместе под ивами над широким прудом, совместное катанье на плоскодонной нескладной лодке, совместное дежурство у постели тяжело больного ребенка местной учительницы и общая радость, когда больной был спасен, сблизили их. Некрасивая, но пылкая и мечтательная семнадцатилетняя девушка с огромными голубыми глазами показалась Ивану Петровичу тем олицетворением женственности, которое навсегда могло дать ему счастье.
Когда эпидемия закончилась, Баграмов уехал в город. С первым же письмом, присланным ему Юлией из деревни, Баграмов получил приписку ее матери, которая приглашала его побывать у них в саду, где уже поспевали яблоки…
Увлеченная Баграмовым, примером его работы на эпидемии, Юлия искренне стала считать медицину самым высоким призванием человека и решила ей посвятить жизнь. Дарья Кирилловна одобрила Юлю. Когда Баграмов приехал по их приглашению в гости, Юлия уже послала в Москву бумаги на курсы.
За несколько лет до этого, с особого разрешения губернатора, Дарья Кирилловна на свои личные средства открыла бесплатную школу садоводства. От всего когда-то большого имения у нее осталось
Сентиментальная либералка народнического склада, Дарья Кирилловна несколько раздражала доктора своей напускной добродетелью и стремлением рассматривать каждый свой шаг как «служение народу».
Но разве он собирался связать свою жизнь с Юлиной матерью! Когда доктор приехал к ним в гости, Юля встретила его так, как встречают радостный праздник.
В день приезда Баграмова в деревню Дарья Кирилловна с питомцами своей школы собирала урожай ею самой выведенного душистого сорта яблок, которые она назвала на народный лад: «Дарьюшкин труд». На это торжество к ней приехали двое соседних помещиков с семьями, также любители садоводства, уездный агроном с женой, местный священник, двое учителей сельской школы, и хозяйка всем раздавала с блюда золотистые пахучие яблочки…
Когда уже было роздано все, на балкон поднялись из сада Баграмов и Юлия Николаевна.
— Вот вам за опоздание, дорогие мои, одно на двоих, — шутливо сказала Дарья Кирилловна, подавая Баграмову с блюда последнее яблоко.
Он разломил его пополам.
— Благодарю вас, Дарья Кирилловна, — сказал он. — Мы с Юлей готовы всю жизнь делить пополам одно яблоко.
И в ту же минуту по выражению лиц Юли и молодого врача все поняли, что эта шутливая фраза звучит совсем не шутливо.
— Спешите, Иван Петрович, спешите! — с укором сказала хозяйка. — Зачем — на курьерском? Юля, оставь! Подожди, я тебе дам другое! — направляясь к корзине с плодами, притворно строго остановила она дочку, которой Баграмов отдал половину яблока.
Но Юля впилась в половинку острыми зубками.
— Спасибо, мамуля, нам хватит! — смешливо ответила она, бросив сияющий взгляд на всех окружающих.
— Так что же получается, Дарья Кирилловна, поздравлять или как? — с деланным недоумением спросил старичок сосед.
Дарья Кирилловна развела руками.
— Их уж спросите, Максим Васильич! Видите, нынче как! — сказала она.
— Ну как же не поздравлять! Поздравляем, Дарья Кирилловна! Чудесные яблоки! — нашёлся Баграмов, целуя руку будущей тещи.
— Такие вкусненькие, мамуля! — воскликнула Юля, прижавшись головкой к материнской груди и скрыв на ней своё личико, ставшее прямо-таки очаровательным от сияния счастья и радости в ее огромных глазах…
За поздравлениями гостей и поднявшимся радостным гулом последовала традиционная молитва, от которой и странно было бы отказаться, раз уж в числе гостей случился священник.
На другой день Баграмов простился с невестой и уехал к своим родителям в губернский город, где его отец уже много лет тянул лямку почтового чиновника, живя в убогой наемной квартирке с четырьмя меньшими детьми. Заработок, полученный на работе по борьбе с эпидемией, был заранее предназначен Баграмовым на поездку в Париж, где он думал послушать в течение года сорбоннских профессоров. Убожество жизни родителей с остальною семьей едва не заставило его отказаться от этой поездки. Захотелось отдать им все деньги, но мать запретила.