По обрывистому пути
Шрифт:
— В другой раз, Ваня, не сможешь поехать. Женишься, дети пойдут, заботы, нужда. Поезжай и не думай. Обойдёмся! — твердо сказала она.
И Баграмов поехал.
Юля писала ему во Францию, что поступила учиться на фельдшерско-акушерские курсы в Москве и живет у своей тетки, жены профессора.
По возвращении из-за границы летом в Приокск Баграмов нашел свою семью в безвыходно тяжелом положении: отец оказался за пьянство уволенным с почты, младшие братья и маленькая сестренка были одеты в отёрханную бедняцкую одежонку. Мать он застал над корытом, за стиркою белья, среди которого угадал чужие грязные
Юля с матерью в это время также случились в Приокске, куда Дарья Кирилловна приехала по делам своей садоводческой школы.
Отправившись с Юлей гулять в загородную рощу, Баграмов сказал ей, что вынужден будет ехать на службу за две с лишним тысячи верст. Юля не колебалась: она тут же решила, что успеет еще доучиться на практике под его руководством и сдаст все экзамены даже прежде других…
Дарья Кирилловна пыталась возражать дочери, но получила отпор. Нет, Юлия не хотела откладывать свое счастье, Иван Петрович и Юлия повенчались, а через две недели выехали на Урал, к месту службы Баграмова. Дарья Кирилловна, несмотря на всю любовь к своему саду и на привязанность к школе, покинула то и другое на управляющего и поехала с дочерью и зятем. Она обрекла себя на безрадостную и неблагодарную роль «тещи, взятой в приданое», как сказала она сама доктору с драматической шутливостью в дрогнувшем голосе.
И по этой фразе, по тяжким вздохам Дарьи Кирилловны, вынужденной ехать с кучей всяческого багажа в вагоне третьего класса, Баграмов почувствовал, что теща считает эту свою поездку опять-таки «жертвенным служением» собственной дочери и ему. Он не сумел скрыть в себе неприязни к Дарье Кирилловне. И отвернулся к окну, словно всматривался в убегавшие мимо вагона поля. Дарья Кирилловна молча всплакнула.
— Ты активно не любишь маму. За что? — шепотом спросила Юлия в искреннем недоумении и даже с обидой за мать.
— Не скажу, что питаю к ней пылкие чувства, но активная нелюбовь к Дарье Кирилловне тебе показалась. Я просто другой человек, других убеждений, другого характера. Вот и все! — ответил Баграмов с некоторым раздражением.
В самом деле — какая разница, любит он Дарью Кирилловну или не любит? Ни Юлия, ни сама Дарья Кирилловна, не спросили его, как он думает — нужно ли матери ехать с ними. Решения Дарьи Кирилловны, привыкшей властвовать в доме, всегда принимались Юлией без критики и размышлений.
В селе при больнице не оказалось помещения для врача. Баграмову пришлось постучаться под окнами села, прежде чем он подыскал для своей квартиры не очень новую крестьянскую пятистенку.
Радиусы выездов к больным доходили по участку Баграмова до сорока верст. Иногда он не мог приехать домой в течение двух-трёх суток. В такие дни Дарья Кирилловна особенно чувствовала, как нужна она дочери. Она видела, что Юлия боится такой одинокой жизни в глуши, особенно когда на дворе мороз и пурга или осенняя дождливая ночь и сквозь шум дождя слышится волчий вой откуда-то вовсе не издалека… Материнским чутьем Дарья Кирилловна ощущала, что Юлия готова плакать от тоски и страха и преодолевает слезы отчаяния
Дарья Кирилловна понимала, что Юлии не смогла бы заменить ее ни рыхлая многодетная жена лесничего, ни тихая попадья, ни старая дева учительница, ни пустые сплетницы — жена и золовка начальника почты…
Особенно волновалась бедняжка Юля, когда Иван Петрович ездил в одиночку верхом из-за трудных лесных и горных дорог.
И, уезжая к себе домой, весной в школу, и оставляй Юлю с Иваном Петровичем, Дарья Кирилловна так волновалась, как будто бросала дочь беспомощную в лесу, где ее могут съесть волки.
Дарья Кирилловна сама проводила экзамены, прививки молодняка, сбор садового урожая, дожидалась, пока окопают яблони, покрасят, укроют на зиму самые нежные, а затем опять выезжала к Баграмовым на Урал, везя в багаже благоуханный груз из плодового сада.
За эти четыре года и Юля несколько раз побывала в городе. Как-то раз она прожила целый месяц у Рощиных. Летом, в отсутствие Дарьи Кирилловны, и к Баграмовым наезжали гости. То брат Рощина Федя и долговязый Володя Шевцов, то Аночка Лихарева, а в последнее лето Фрида Кохман два месяца работала вместе с Юлией в больнице…
Пока гостил кто-нибудь из молодежи, Юля не чувствовала отсутствия матери, но когда все разъезжались после каникул, начинались длинные вечера, слякоть, и доктор опять пропадал где-то на дальних концах участка, а в лесах выли волки, Юля, оставаясь одна, много раз засыпала s слезах… Она была искренне благодарна матери, которая возвращалась к ней в эту лесную глушь…
В первые годы в деревне Юля пыталась изучать медицинские книги, но постепенно утрачивала к ним интерес. Практика требовала от нее другой помощи: готовить микстуры, развешивать и свертывать бесконечные порошки.
Иван Петрович видел, что Юля тоскует, что ей не хватает общения с людьми, он, кажется, понял, что загоревшаяся было в Юле любовь к медицине была лишь отражением ее любви к нему самому. При отъезде сюда он всерьез воображал, что сможет направлять и воспитывать Юлю. Но разъезды, амбулаторные приемы и работа в больнице отнимали все время. И если уж выдавался свободный вечер, когда доктор не падал с ног, то он не мог себе отказать в том, чтобы не отдать этот вечер охоте.
Теперь, после гибели маленькой женщины, угнетенная, собственной беспомощностью, Юля твердо решила, что медицина не ее удел. Она совсем не входила в больницу, читала какую-нибудь книгу или журнал. Так же, как Юлия, проводил почти все время в избе у Баграмовых и Саша Егоров, которого угнетали дома материнские вздохи, не манили на улицу гулянки и игры сверстников и у которого не было никакого занятия.
— Саша, хочешь, я буду с тобой заниматься за пятый класс? Я думаю, ничего еще не забыла, — предложила Юлия Николаевна. — Весной поедешь в город и сдашь, а то ведь сидишь бездельником, даже смотреть на тебя не приятно…
— Не поеду я ничего сдавать и в гимназию никогда не вернусь. Не по свинье заморская шляпа! Наше дело — навоз месить! — огрызнулся он неожиданно.
— А где же ты месишь навоз?! — вспыхнула Юлия Николаевна. — Ты просто лодырь и лоботряс. Взрослый грамотный парень, а сидишь обузой на шее у матери! Навоз месить — это работа, а ты ничего, ничего не делаешь, тошно глядеть!