По обрывистому пути
Шрифт:
— Акулькой! — с шаловливым задором вставила Аночка.
— Если вам больше нравится Акулька, чем Аночка, то пусть будет Акулька, — терпеливо согласился Геннадий. — Итак, принц Вася…
— …больше всего любил мороженое и танцы на льду, потому что он доводился внуком деду-морозу, — опять перебила она, — а принцесса Акулька носила летом медвежью шубу, спала в натопленной печке и лакомилась горящими головешками. Такой у них был разный характер… А теперь продолжайте сказку! — заключила она вызывающе.
— Продолжать?! Да как ту продолжишь?! Вы мне оклеветали принцессу, испортили
— Я никогда не умела их слушать. Мне в детстве ещё попадало от няньки за то, что все так же путала…
— Бедная ваша нянька! Вы же сделали из моей принцессы шишигу какую-то!
— Вовсе нет. Шишига совсем не такая: шишига живет в болоте, вся пиявками обросла, как шерстью, лопает лягушек да тину хлебает, разговаривать не умеет, только пыхтит; глазищи у неё зеленющие, злющие, хайло, как бучило, а на башке осока и камыши растут. Увидит ребеночка, который не хочет вовремя спать, схватит за ножку да в болото утянет. Вот какая шишига! Страшная? — по-детски таинственно спросила Аночка.
— Ужасная! Я теперь один побоюсь оставаться…
— Принцесса Акулька для испытания отваги оставила принца Васю наедине с болотной шишигой, а сама убежала.
Аночка встала.
— Спокойной ночи, принц Вася, Яга — гипсовая нога!
Она, сделала реверанс и выбежала в прихожую одеваться…
Через час был установлен мир между Аночкой и Клавусей.
Клавуся, с двумя чашками в руках, постучалась к ней носком туфельки.
— Аночка, можно к тебе на диванчик?
Это было у них заведено с начала жизни Аночки в квартире у Бурминых. Клазуся любила свой девичий плюшевый старый диван с продавленной между пружинами ямкой, в которой было удобно сидеть, поджав под себя ноги, читать, вышивать или просто болтать с подругой. Когда на нее нападало лирическое настроение, она просилась к Аночке в гости, «на свой позабытый диванчик».
— Юрик сказал, что придет очень поздно, а я грущу. Я тебе не помешаю? — спросила Клавуся.
— Нет, что ты! Я рада, — ответила Аночка. — Ты так давно у меня не бывала.
— Ещё бы! Ведь у тебя эти самые робеспьеры, мараты всё время. Даже страшно! — сказала Клавуся. — Сегодня ты, кажется, слава богу, весь день провела без них…
Раздался в прихожей звонок. Аночка вышла сама, не дожидаясь, пока подойдёт Ивановна.
Горничная Геннадия подала ей записку.
— Пожалуйста, барышня, вам. Ответа не ждут, — сказала она и исчезла, прежде чем Аночка успела открыть рот.
«Ваше высочество, блистательная принцесса Акулька! — писал Геннадий. — Получил телеграмму отца. Завтра днем он меня увезёт в деревню, в царство деда-мороза. До отъезда мне просто необходимо вас повидать! Умоляю! Если бы был на ногах, я никогда не посмел бы тревожить вас дерзкой просьбой, я бы дежурил у ваших ворот, ожидал. Но я сегодня почти что вещь, а не человек. Троньтесь же сердцем, Аночка, если оно у вас не из камня. Я балагурил и скоморошничал, чтобы себя обуздать, но вот вы ушли, и я понял, что не сказано самое главное… А если меня увезут?! Нет, я хочу, чтобы
— Опять твои Робеспьеры? — спросила Клавуся. И вдруг, вглядевшись в лицо подруги, радостно захлопала в ладоши. — Нет, нет и нет! Это письмо от «него»! Ведь я угадала? Да? Угадала?! — допрашивала Клавуся в чисто женском азартном восторге от своей проницательности. — Ты влюблена? Влюблена?!
— Я, знаешь, Клавуся, просто дурная. Вовсе не влюблена, а, как нянька моя говорила, бывало, я «рыпаюсь»… А чего мне нужно — сама не знаю…
— А «он»? «Он» влюблен? — спросила Клавуся.
— Не знаю. Я просто ему не очень верю.
— А может, напрасно не веришь?
— А может, напрасно, — неопределенно ответила Аночка. — Он очень опытный. За границей бывал, много видел и знает. Аристократ. Богатый. «Не того поля ягода», как сказала бы нянька…
— Ох, Аночка, берегись рассудка! Нам, женщинам, мудрость во вред. Нас больше любят, когда мы глупышки. Глупышки, как мышки. Будешь, конечно, писать ответ? Я не стану мешать, а ты постарайся не быть слишком мудрой…
— Когда, наградив Аночку сестринским поцелуем, Клавуся ушла к себе, Аночка открыла наугад томик Пушкина.
Мои хладеющие рукиТебя старались удержать,Томленья страшного разлукиМой стон молил не прерывать… —прочла она на открывшейся перед ней странице.
— Постыдитесь, принцесса Акулька! — сказала себе Аночка. — Пифия тоже нашлась! Стыд и срам! — И, припомнив неизбежную няньку, поправилась: — Срамота-срамотища!..
Утром ей почему-то совсем не пришлось мучиться совестью и доказывать себе, что она успеет еще приехать на студенческую сходку. Желание увидеть Геннадия вдруг оказалось так сильно, что она гнала от себя мысль об опоздании на сходку, назначенную в университете.
Ревниво следила она за стрелкой часов, боясь приехать к нему слишком рано и тем обнаружить свое нетерпение. К тому же она подумала и о том, что он тоже должен помучиться ожиданием и неуверенностью в ее приходе.
Она позвонила ровно в двенадцать, в тот самый час, когда было назначено начало студенческой сходки.
— Ваш папа за вами ещё не приехал? — спросила она обрадованного Геннадия.
— Он будет часам к восьми вечера…
— А вы написали, ваше сиятельство, что он увезёт вас в деревню днём! — строго и обличающе произнесла она.
— Каюсь! Рубите голову — я хотел вас видеть сегодня подольше. Садитесь сюда, как вчера, и, ради бога, не произносите больше «сиятельства»!..
Она не заметила, как текло время.
Геннадий был оживлённее, чем обычно. Он, казалось, совсем позабыл о переломе ноги, рассказывал об Италии, Франции, о сумрачном, с кислой рожей Берлине, застегнутом в длиннополый сюртук. Он прочел о Германии и Берлине отрывки из Гейне и тут же подарил Аночке миниатюрный томик Гейне с многозначительной цитатой, которую написал в посвящении: