По ошибке
Шрифт:
***
Странная, которую я ненавижу. 14:03.
Возможно, тебе стоит попробовать лунго* с корицей или капелькой коньяка? Взбадривает на отлично.
Нацу. 14:03.
Когда ты стала экспертом
Странная, которую я ненавижу. 14:05.
Времена меняются.
На лице Нацу появилась горькая усмешка. Телефон в руке начал давить тяжким бременем, вдруг напомнив о ноющих шрамах. Затянувшихся, давно заживших и напоминающих о себе лишь еле видимыми серебристыми полосками, но ноющих в преддверии непогоды, представая неоновыми вывесками предостережения.
Не обожгись.
Гласили невидимые, высеченные под коркой мозга слова.
Снова.
Кричали царапины в душе.
А он только растянул свою горькую усмешку еще шире, встречаясь взглядом с баристой в красном фартуке с вышитой эмблемой кофейни «Fairy tail» (фея, как объяснял первый хозяин кофейни), и четко, перекрывая голоса в голове, проговорил:
– Мне двойной лунго с амаретто, пожалуйста.
Голос в голове стих. Но это не помогало.
В кофейне стоял привычный для этого места гул, разбавленный приятной мелодией из установленных под самым потолком колонок. Луи Армстронг** пел о любви, разбавляя сахар в словах чарующим баритоном; до носа доносился аромат выпечки (похоже, с новым хозяином кофейня расширилась, и теперь булочки и пирожные готовили прямо здесь). Бариста суетливо бегал от кофе машины до стойки с сиропами, взволновано поглядывая то на часы, то на посетителей, а Нацу неосознанно поглаживал корпус телефона, смотря на висевшую на стене дощечку.
«Если у половины жителей Нью-Йорка разбились мечты, то не значит ли это, что у другой они исполнились?»,– гласила надпись на дорогом вишневом дереве.
Нацу нахмурился, сильнее сжав телефон. Слова ничего не значили. Всего лишь чья-то мысль, но почему-то она не хотела покидать его голову. Как назойливая муха, жужжащая у самого уха и не дающая покоя. Ее невозможно было отогнать, невозможно было убить и оставалось только мириться.
– Сэр, ваш кофе, - пробормотал бариста, поставив перед Нацу высокий пластиковый стаканчик. – С вас пять долларов.
Нью-Йорк посетил первый снег. Синоптики разводили руками, говоря о неожиданных сюрпризах, аномалиях и прочей чепухе, к которой парень особо не вслушивался. Сейчас его волновал лишь вкус лунго, в котором было слишком много амаретто.
На Бродвее все проходило в сумасшедшем ритме. В последнее время Нацу перестал высыпаться и из-за этого, порой, засыпал в самых странных местах: стоя в очереди за кофе, между рядами на пыльном полу в театре, на мягкой груди Дженни, которая крепкой пощечиной и громким смехом отбивала весь сон. Он перестал ориентироваться во времени из-за чередующихся дневных и ночных репетиций, целой серии фотосессий и съемок промо-ролика, прочтения в миллионный раз сценария, выслушивания все новых и новых поправок и наставлений по поводу той или иной сцены. В который раз он пел «Come What May», смотря в наполненные слезами глаза Дженни, и в который раз Гилдартс Клайв качал головой, говоря то, что он слышал в последние сто семьдесят три раза:
– Не то.
Самые ужасные слова, которые подобно удару под дых, звучали так отчетливо и громко, разносясь эхом по пустому залу театра «Гершвин», что Нацу приходилось лишь в сто семьдесят третий раз сжимать зубы и начинать выступление заново, чтобы в сто семьдесят четвертый раз услышать те же слова.
Гилдартс говорил:
– Ты не можешь быть с женщиной, которую любишь всем сердцем!
Он сжимал в руках листы со сценарием, смотря прямо в глаза актеру:
– Эта любовь приносит тебе боль!
Он закрывал глаза, будто мысленно становясь на место Нацу:
– Она все для тебя, и эта песня - твой способ сказать ей, что что бы ни случилось, какие бы преграды не стояли между вами, вы будете вместе. Несмотря ни на что!***
Странная, которую я ненавижу. 16:05.
Ты не актер. В этом проблема. Ты певец, и твоя стихия – микрофонная стойка, гитара в руках, орущие фанаты и музыка, но никак не тишина театрального зала и воспроизведение в жизни чьей-то чужой истории. В этом случае, я думаю, тебе просто следует применить свой жизненный опыт. Ты ведь хотя бы раз любил? Попытайся вспомнить каково это. Каково просыпаться с кем-то по утрам, заботиться об этом ком-то, ловить улыбки и взгляды. Вспомни переполняющее тебя счастье. А потом… потом вспомни боль от расставания. Думаю, Кристиан чувствовал нечто подобное, когда не мог быть с Сатин. Что-то среднее между безграничным счастьем и болью утраты.