По осколкам
Шрифт:
Только не слушать — и я не слушаю.
В принципе, мы неплохо устроились на этих кочках. Они довольно высокие, не приходится вязнуть в болоте. Но Сатс орет так, словно мы в грязи и тине по самое горло. А всего-то нас выбросило на полянку. Да, весьма заболоченную, но ведь и до колена не достанет. Выкинуло, конечно, резко, да еще ее швырнуло прямо под корягу головой. Она там застряла, хотя могла опустить руки во взволнованную жижу, упереться — и просто сдать назад, выползти. Но эта «лучшая ученица» испугалась прикоснуться к тому, на что раньше и смотреть-то считала невозможным. Она и не видела, пожалуй, никогда — откуда бы ей взяли столько гнили, чтобы
До чего же все-таки на Первом чистоплюйные! Пусть даже я иногда завидую их чистоплотности.
Конечно, Сатс хлебнула серо-зеленой жижи, но ведь не утонула же! Я за шкирку ее вытащила. Теперь она орет, кашляет, плюется — и снова орет.
Я не слушаю.
С недавних пор речи разумных я воспринимаю с меньшей отзывчивостью. Кажется, у меня что-то нарушилось в доверии тому, что мне говорят... Сначала я упустила ту, кого выслушать и понять было надо. Потом все остальное перемешалось с ее голосом — голосом недослушанности, застрявшим в моей виноватой голове, — и теперь среди всех звуков он иногда прорывается с одним коротким вопросом: «Зачем?» Они — голос и вопрос — таковы, что умеют даже кое-что заглушать, смещать и проверять на прочность. Не все выдерживает проверки.
Например, я бы услышала тогда на Первом Алу, но разве она была со мной полностью откровенна? Я бы услышала сейчас Сатс, но разве она не бросается пустыми звуками, издавая, кажется, все визгливые подряд, на какие способна? Я слушала бы себя, но разве подскажет что-то пустота такой степени, до какой на предыдущем осколке пусто и мертво?
Я бы послушала разум, но где он?
На этом осколке только мы с Сатс. Но она орет и визжит, топая ногами и расплескивая вокруг себя брызги вонючей жижи. Безветрие. Воздух над болотом напитывается резким и кислым.
— …одной из лучших! — надрывается она и тычет в мою сторону грязным мокрым пальцем.
Я не слушаю ее. Я смотрю на ее волосы: недавно восхитительно пепельные, сейчас — комок слипшихся сосулек. Ее рот зло кривится, а надо заметить, что Сатс красива, когда неподвижна.
Как-то очень быстро она перескочила с вежливой речи на дерзость.
Зачем?
— …кто бы предупредил, что эта «одна из» сама нуждается в проводнике! Она не соображает, куда идет! Какая же лучшая?! Основатель — если ты забыла, напомню — должен выбирать надежный путь, а ты совершила непростительную ошибку. Как ты смотрела? Чем слушала? Мы там едва не погибли. Как бы ты меня выводила потом, а? Не знаешь… Глупость и слабость — вот в чем ты одна из лучших! И как только мы вернемся, я непременно доложу…
— Доложи, — отзываюсь и замечаю, что, оказывается, я ее все-таки слушаю. — В тебе докладывать потом будет то же самое, что сейчас горланит. Слабость. Твоя. Не моя.
Спускаю ноги с кочки, ботинки немедленно черпают прохладную воду. Можно было бы опасаться, что какая-нибудь пиявка вползет, но я точно знаю: здесь нет никаких животных.
— Доложи, конечно, — продолжаю спокойно, — но сначала поразмысли, почему ты признаешь несправившейся меня, а о себе не думаешь ничего? Но что-то же в тебе терялось, таращилось по сторонам и не подчинялось моим приказам.
Сопит. Отплевывается, по ее перемазанному лицу текут с волос серые капли.
Я не люблю спорить, мне само по себе это неприятно, особенно когда собеседник агрессивен. Но сейчас молчать не получится.
— Для меня и для Старшей спрос с тебя невелик. У тебя нет опыта. А если ты спросишь сама с себя? Ведь ты сама не разобралась, а теперь бросаешься претензиями и обвиняешь
Она дергается на это цоканье. Но уже не кричит.
Это хорошо, значит, выговорилась, теперь послушает сама. Ей будет очень полезно послушать — так же взбодрит, как это купание в вонючем болоте. Иногда надо умыться грязью, чтобы понять чистоту. Меня умывали не так прямолинейно, но я никогда не висела на уровне лучшей. Во мне не взращивали самообманы и самомнение. А из этой еще выбивать и выбивать.
И потому продолжаю поучительным, но мирным тоном:
— Посмотри внимательно на себя. Ты вывалилась в безопасное место, куда тебя фактически принесли. И здесь орешь на весь свет, думая, будто великую тайну мира открыла, когда объявила, что твой Основатель слаб и глуп. А почему? Нет, не почему это так, а почему ты так думаешь?
— Потому что это так!
Хочется подняться, но я остаюсь сидеть. На равных мы не будем говорить, а учительствовать лучше в солидности и сидячей позе.
— Что, по-твоему, моя слабость?
— Ты выбрала не тот путь.
— Значит, ты оцениваешь мой путь как неверный. И теперь после такой оценки у тебя появилась вдруг сила, с высоты которой ты грубишь мне? Не забудь, что еще недавно ты мне в рот смотрела и льстила, а сейчас уже никаких «вы»… Я не настаиваю на почтении, мне, в общем, все равно. Но не считай злую наглость силой, иначе ты ничего не поймешь в слабости. А тебе придется понять, что не я виновата В своем выборе, но ПРИ моем выборе оказалась никчемной ты. Ты же своими ногами боялась идти. Тебя вытаскивать пришлось. Так чего же сейчас орешь? Если просто запоздало страшно — это я пойму, можешь продолжать.
— Да, я могу оценивать верное и неверное. Я знаю, что такое сила! — заявляет она, вскинув грязную голову. — Я видела сильных Основателей, и моя семья — это старейшие Мастера. И они, когда мне назначили тебя, все разузнали. Твоя мать была одной из сильнейших. Однако об этом пришлось расспрашивать, а о твоем отце и вовсе ничего нет.
Плохо расспрашивали. Иначе из списков ее возможной пары меня бы вычеркнули быстро — и избавила бы меня судьба от такой помощницы.
— Вроде Мастера, а действовали основательно, — усмехаюсь, но на душе пакостно. — А разузнать то, чего якобы нет, что, семейного обаяния не хватило?
— Не пытайся прятать свою слабость! Кто силен, тот своих родителей не прячет. Мои-то поверили, не стали от тебя отказываться. А я еще тогда заподозрила, что ты не такая уж сильная, как про тебя говорила Ала. В итоге из всех других подтвердили тебя, хотя я видела, что с тобой что-то не так.
Видела она!
Этому юношескому гонору я, пожалуй, только откровенностью могу ответить. Лишь она уравновесит бардак в этой молодой горячей голове.
— Ты гордишься собой. Думаешь, что оказалась умнее всех своих старейших Мастеров. Ведь они ничего не заподозрили, а ты всю суть постигла…