По осколкам

Гофер Кира

— Мы умрем, блуждая, но камень не найдем, — бурчит она и вздыхает так отчаянно, словно бы хотела сказать что-то другое, но сама поняла, что ей желаемого никогда не сказать.

Во мне просыпается что-то вроде сожаления, но я не могу определить — то ли к ней, то ли к камню, то ли к ее словам.

— Если ты хочешь, чтобы я тебя поняла, тебе стоит говорить о том, что тебя тревожит, а не швыряться от невысказанной злости чем подвернется. Иначе не будет никакого результата.

— Его и так нет.

—

Уже есть, и он известен. Ты разрушила эту скалу на один камень.

Предсказуемо получаю в ответ реакцию сдавшегося, но пообещавшего не забыть:

— Нет, ты не понимаешь… Ла-адно, что у нас здесь? Уже выслушала?

Не так уж я ее не понимаю. Но вижу, что посидеть и откровенно поговорить лучше опять-таки не сейчас. На 15-ом я не знала, что тревожит моего Мастера. Здесь мы задержимся и все проясним. Я не буду доносить на нее еще и за то, что она смеет мне указывать и с меня спрашивать. У нее давно уже все правила нарушаются одно за другим.

— …далеко не ходить, — увлеченно брюзжит она. — Точно были, хоть я и не помню, кого тут меняла. И сейчас наверняка такой же будет. Они же шмыгают постоянно, только уйдешь, а как и не приходил… Ну, чего молчишь? Какой это?

Снова прислушиваюсь к миру и заодно вспоминаю карту. Это один из полуторатысячных, но мне не вспомнить точно последнюю цифру номера. У них у всех хороший набор: с одной стороны — скалы, в середине — огромная равнина, с другого края — длинное озеро.

Да, мы действительно здесь уже были.

Треть осколка занимает лес. Говорят, по полуторатысячным над этим лесом шла длинная воздушная дорога, соединявшая два огромных города. К городам подходов нет, на осколках с ними набор не удержал жизни. Но мне довелось увидеть рисунок одного из наших старых, кто успел побывать в одном городе до того, как там угасла последняя живая клетка. Город был красивым.

Это очень приятно — слушать мир. Его мелодии, тонкие и тихие или бурные и многозвучные, всегда одинаково прекрасны, потому что заданы жизнью и разумом. Одна неправильная нота — и я слышу фальшь.

И сейчас я ее слышу. Паршивейший звук, словно бы кто-то отчаянно царапает ногтями по дереву. Неожиданно близко и потому вдвойне неприятно.

— Приготовься, — говорю я. — Там. Это крыса.

— Ну, хоть крыса, а то надоели эти твои тараканы… Может, и правда, начать их красить…

— Поторопись.

Площадка, куда нас выбросило — это широкий кусок тропы, обрушившейся с обеих сторон и потому никуда и ниоткуда не ведущей. По ней будет не спуститься в лес. Мне-то ладно, ходить никуда не надо, указать место приложения можно отовсюду. Но моему Мастеру придется лезть по обрыву вниз, цепляясь за камни. Высоковато…

— Тебе надо спуститься. Веревки у нас нет.

— И кто же это у нас ее, интересно, не взял хотя бы с 15-го, если уж нормальную потерял?.. —

ругается, язва, и очень неторопливо сползает с края площадки. — Лазаешь вот так, лазаешь. Потом все руки грязные… Высмотри заодно воду, помыть чтобы было где.

Команды от нее еще ничего, а вот все эти копания и небрежная медлительность… Не терплю, когда она готовится так, словно бы думает, что искаженному опасному зверю всегда можно сказать: «Я сейчас устроюсь, развернусь — и сделаю тебя обратно маленьким. Подожди пока, а то моей ноге неудобно и в затылок дует».

Сначала зашипело в ушах. Потом вижу, как дергается один из зеленых холмиков лесной равнины. Беспокойство отзывается в сердце. И вот уже второй холмик, соседний, уходит в сторону волной и, потревоженный, встает на место.

Мой Мастер не видит ничего — к лесу она спиной и озабочена выбором места, куда поставить ногу и за что зацепить руку. Ей до земли еще десять ростов, и я говорю:

— Надо поторопиться. Не знаю, почуяла нас, что ли… Она быстро приближается.

До крысы осталось столько, что я уже могу сказать о ее размере с точностью до ладони:

— Сосредоточься. Соберись, слышишь? Она очень большая.

— А почему крысы в переходах никогда не меняют общую форму, только размер? — недовольно замечает снизу Мастер.

Беспокойство растет. Говорю громче и торопливее:

— Они чувствуют себя совершенными. Им незачем меняться.

— Это правда?

— Спроси лучше не у меня, а у крысы, довольна ли она своей красотой и силой?

— А тараканы?

— Спроси не у меня, а у таракана, чем они в себе довольны. А еще лучше — займись делом.

— А мы? Не занимаемся ли мы изменениями этих искаженных только потому, что считаем их…

— У тебя нет времени на болтовню!

В полотне леса появляется провал, словно кто-то дернул вниз ветвистое дерево. Близко к нашим скалам. Слишком близко. Я вмиг забываю о том, что там любит и чего не выносит мой Мастер.

— Крин! У тебя вообще нет времени! Возвращайся.

— Не дергайся. Я сейчас развернусь, достану ее и отсюда, — отзывается она и повисает на скале, разглядывая возле себя трещины в камне.

Это невыносимо. Она безмятежна и медлительна до безрассудности.

— Крин, давай назад.

— Отстань. Я сейчас…

— Оставь свою самонадеянность! Крыса близко, а ты не на земле.

Я бросаюсь направо по остатку тропы, под ногами крутятся и мешают камешки. Присев у обрыва, смотрю на темную макушку Мастера под собой. Я вытащила бы эту гордячку за что угодно, но мне не хватает одного роста, чтобы дотянуться до ее воротника или до волос.

Лес издает сухой треск, верхушки деревьев раздвигаются, обнажая ворочающееся под ними чудовище. Мне бы упасть на живот — может, смогу дотянуться.