По осколкам
Шрифт:
Падаю, но все равно не достаю. Она слишком далеко.
Если Крин в пару рывков заберется вон к той ступени, я ухвачу ее за руку, дерну, поставлю рядом — и тогда, даже если крыса окажется летучей, она будет не страшна. Вдвоем мы поднимем защиту такую же, как ставим в переходе. И ее ничего не пробьет.
Мастер отнимает одну руку от маленького уступа и ведет по скале плотно прижатым плечом, разворачиваясь на узкой кромке.
— Крин, не смей! Немедленно назад, хватит вертеться. Дай сюда руку!
— Прекрати панику, что с тобой? Как новичок, смешно даже… Это всего лишь большая крыса.
Крыса вылетает из леса, словно гигантская рыбина из моря — резко, расплескивая вокруг себя сломанные ветки, взметая брызги сорванной листвы. Ее туша, искалеченная переходом, невероятно огромна и липко блестит. В два сокрушительных прыжка, сметая крепкие деревья, крыса добирается до скал.
Крин не успевает договорить, что она и не таких меняла. Чудовище в третьем прыжке бросается на утес. Прямо подо мной проносится метла длинных ломаных усов, и широченная пасть вгрызается в камень.
Скала содрогается. Среди грохота камней и рева я не слышу — кричит ли, умирая, мой Мастер.
Крыса мотает головой, стряхивая с себя серые каменные осколки. Плюется и чавкает, из пасти падает слюна, вываливаются испачканные красным булыжники. Я смотрю не отрываясь, как она длинным языком ловит соскользнувший покореженный ботинок, как обвивает его, как он исчезает среди кривых зубов…
Она совсем рядом.
Обрыв под тушей осыпается, когда крыса пытается подняться и броситься уже на меня. Зацепиться ей не за что, трещины обваливаются и не служат опорой. Царапаясь бездумно, крыса все-таки съезжает к подножью скалы, а ее хвост исчезает под кронами оставшихся деревьев.
В первое нападение она выложилась, разогнавшись. До второй добычи ей так не добраться. Но и второй до первой теперь тоже не достать, не спасти. Можно хоть сколько рук протягивать, хоть какие приказы выкрикивать и хоть какими именами призывать…
Желание дотянуться до Крин никуда не исчезло. Оно стоит рядом со мной, оно окружает меня. Просто теперь оно иное — это желание дотянуться до крысы. Она наверняка чувствует это, поднимает длинную голову с вывернутым наверх тупым клювом — как же ее перекорежило! Наши взгляды встречаются.
Я слышу крысу теперь уже отчетливо и близко, и волна злости хлещет по моему телу. Живот немилосердно скручивает, но я держусь, не сгибаюсь. Даже прищуриваюсь, чтобы настроиться на эту тварь…
Она давно голодает. Это видно по ее взгляду — да, я умею не только слушать. Лучше бы не умела — тогда бы не высмотрела в крысиных глазах каждого, кого она успела сожрать на осколке до нашего прихода. А сожрала она всех.
Большая, ей нужно много. Когда-то она с визгом вывалилась на этот осколок, побитая молниями, истощенная и жадная до любой еды. Теперь мы с ней здесь — самое последнее мясо. Оцепенев от собственного страха и от ее злости, потерявшись от необратимости случившегося у меня на глазах, я слышу, четко слышу, что на осколке больше нет животных. Есть растительность, на ней полно гусениц, которые скоро съедят все зеленое, просто до этого леса еще не добрались. Гусениц жрать крыса не может — ее тошнит. Нет птиц, уже нет ни одного яйца. В озере на дальней стороне не слышно ни одной рыбы.
— Крин, — бездумно шепчу я. — Мне надо было слушать мир,
Увы, никто мне не ответит ворчливо, что ее опыта хватило бы на такую крысу с лихвой…
Крыса облизывается и сглатывает. Не сводит с меня всех четырех глаз, но и бросаться на скалу не спешит. Она голодная, но понимает — ей меня не достать. Только устанет, а силы восстановить все равно нечем.
Новая волна ее злости бьет меня, туманя зрение. Но она же отпускает — и настройка на чудовище соскальзывает. Однако ее злость осталась во мне, и будет плескаться еще долго — я чувствую, как бушует в крови ярость существа, не способного дотянуться до того, что оно смертельно хочет. И я ее в этом понимаю.
Со злости поднимаю один из камней, отрываю его от привычной скалы. Рука моя хочет замахнуться. Да, разрушить скалу, чтобы наказать крысу!
Ее слабые места мне хорошо видны — если прищуриться, они подсвечиваются розовым. У меня есть камень, и рядом еще много камней — целая скала. Это — единственное, чем я смогу попасть ей в слабые места. Крин должна была пройтись по этим точкам и изменить чудовище обратно, в простую крысу. Мы могли бы потом или унести ее с собой, или оставить на этом осколке, если бы набор позволил.
Я одна ничего не могу с ней сделать. У Основателя нет инструментов. Теперь эта искаженная тварь останется здесь — это точно. Камней много, хочешь — забросай, пока не устанешь. Я не устану горячо желать этой твари мучительной смерти за то, что она убила моего Мастера, и я хочу забросать ее камнями, пока она будет ждать меня, свою добычу, под этой скалой. Будет сидеть, голодать и злиться внизу, в гнезде из развороченных стволов. А меня наверху будет скручивать от бессилия и невозможности ее убить: мне нечем, да и нельзя нам убивать.
Мучительной смерти…
Я вскидываюсь, дергаюсь, и камень из моей руки выскальзывает, падает с обрыва. Он весело прыгает по выступам, с шумом увлекая в бег за собой своих серых родичей. Крыса одним из глаз провожает маленький обвал.
Конечно же! Эта тварь уже разрушила набор осколка так, что скоро тут не останется и растений. Новым животным взяться неоткуда — и она вымрет здесь с голода! Потом расплодившиеся гусеницы съедят и ее.
Мне доводилось видеть, во что превращаются осколки без животных буквально за сотню оборотов… Да, переход открыт, еще одна крыса может прийти сюда, или таракан. Но систему осколка уже не исправишь. Подорванная, она не поддержит в себе жизнь. Потом останется лишь вода в том озере, да и то мертвая, и вот эти скалы. Может, на них дольше всего продержится лишайник…
А крыса сдохнет сама.
— Сиди теперь! — кричу я почти восторженно, умом понимая, что это уже истерика. — Наслаждайся, дыши, смотри, как встает звезда. Хочешь выбраться? Нечего было совать свой нос в опасные места и нечего было жрать того, кто пришел помочь тебе. Бестолковая ты крыса!
Она все слышит. Ее ухо на затылке подрагивает напряженно на каждое мое слово. Но мне мало, пусть она еще и видит. Я топаю по остатку серых ступеней и указываю пальцем себе под ноги:
— Сиди здесь. Здесь!