По осколкам
Шрифт:
— Иногда надо походить именно кругами, — бормочу я себе под нос.
Нахожу еще один работающий переход и уже от него возвращаюсь к башне, обходя по дороге погасшие кострища с торчащими из них палками.
— Есть выжившие. Сотни три. Сидят среди каких-то ям.
— Туда многие ушли, я из окна видел, — помолчав, говорит Т. — Были еще четыре десятка семей причальных. Они спустились по реке. Их нашла?
Мотаю головой:
— Наверное, они далеко отошли, и этот кусок оказался за их спинами. Но над нами не проплывало обломков с нижним
На язык напрашивается печальное продолжение: «Там, где они оказались, может быть что угодно — например, слетел воздух», но и без моих слов от Т полыхнуло такой скорбью, что я невольно говорю:
— Связи сохранились! Вернее, я нашла несколько переходов… как бы объяснить… Дверей, ведущих отсюда.
— И-и? — Он приподнимает голову, заинтересовавшись.
Воодушевление мое тут же падает:
— Воспользоваться этими дверями и уйти мы не сможем. Я не починю твою спину. Если даже мы дождемся, когда она заживет, и не умрем с голоду, то все равно в одиночку мне тебя не перевести. Тебя развеет. Я сгорю.
Словно завалом на меня рушится вся усталость последнего времени. Как же ее много!
Еле двигая вмиг отяжелевшими руками и ногами, я опускаюсь рядом с Т. Укладываю голову возле его плеча, плащ ныряет под бок мягкой складкой.
Рассматриваю близкий профиль, тронутый звездным светом, и шепчу бездумно, как если бы проваливалась в крепкий сон, дарящий отдых:
— Не выйти нам с тобой. Будем сидеть здесь, среди выжженного, в сомкнувшихся стенах. Все.
Он поворачивает голову, приближая свое лицо к моему, и с неожиданной теплотой говорит:
— Мне иногда казалось, что моя мать была из Ходящих. Про них… про вас говорили мало, помнили и того меньше. Однажды мать шила мне жилетку из кусочков кожи. И тогда она рассказала легенду. Будто Ходящие однажды соберут мир из кусочков, как ту жилетку. Когда он станет целым, в нем не будет бед и отчаяния… Пока они не знают, как его собрать. Но если они придут к нам, им нельзя ни в чем мешать.
Зеваю:
— Хорошая легенда, близка к правде. Но мы не совсем не знаем. Мы ищем… мы искали одного сильного, чтобы он собрал, — не удержавшись, зеваю еще сильнее и шире, даже под левым ухом заныло. — Твоя мать точно была не из наших. Иначе прошел бы слух, что кто-нибудь создал семью на одном из осколков и самостоятельно вышел с пути.
Вдруг насторожившись, открываю глаза:
— Зачем ты мне это рассказал? На что намекаешь?
Если бы он подмигнул, было бы проще и легче, но он нехорошо серьезен.
— Ты сказала, что нашла двери отсюда. Куда они ведут?
— Скорее всего, это дороги на другие части этого осколка. Сам видел, тут все не разлетелось, близко держится.
— И ты можешь разузнать все про эти дороги, попасть в те земли, где…
— Куда ты меня гонишь?!
— Ты не будешь сидеть здесь, — заявляет он твердо. — Оставь меня и уходи.
— Что?.. Оставь?.. Ты мне указываешь?! — Я с возмущением приподнимаюсь на локте.
—
Набираю в легкие воздуха.
— …ответ, что тебя возмущает все, я не приму.
Зубы мои, стукнув, смыкаются.
— А раз возмущаться тут нечему, давай думать. Нельзя отчаиваться и лежать неподвижно. Надо верить, что есть решение, и идти к нему. Ты из Ходящих. Кому, как ни тебе, знать, что необходимо идти к цели.
Теперь ясно, почему Он восторгался Старым Фичем, как тот споры решал. Преемник его достоин тех же восторгов.
Однако сомнения, выросшие во мне вечность назад, пустили крепкие корни и дали семена. Не готова я броситься вперед по его убеждению.
Краем глаза замечаю движение какой-то искры. Нахожу взглядом — слева на небе поднимается желтое блестящее пятнышко.
Это 206-ой! Целый, невредимый, сосед вот этих земель, недавно носивших номер 5115!
Хорошо хоть я только один осколок разнесла, ближним не досталось, а то в слепоте и темноте навоображала всякого.
Своим появлением 206-ой охлаждает желание спорить с Т. Я ведь только собиралась ему доказать, что вообще все пропало, надежды нет, надо ложиться и ждать смерти — а тут! И переходы открываются, и 206-ой по-прежнему рядом.
— Ну давай думать, — говорю я и ложусь на бок, подперев голову рукой.
Т начинает с какой-то своей мысли, от меня далекой:
— Когда признаешься себе в том, чего хочешь, становишься сильней. Поэтому сначала я решаю, чего хочу. Потом иду к этому. Я говорил тебе, что ощутил силу, когда захотел спасти свой народ от болезней.
И умолкает, вопросительным взглядом показывая, что теперь надо что-то сказать мне. Странно у него выглядит это «давай думать», ну да ладно.
— Мне особо не доводилось принимать решения по своим желаниям, — говорю я медленно и подбирая каждое слово. — Меня вели… сначала чувство должного и равнодушие, потом злость, обида, еще злость... даже ярость. Привели сюда.
Он кивает одобрительно. Что-то я там оправдала в его надеждах.
— В тебе нет желания спасти моих людей. Так пусть тебя уведет отсюда жалость к ним. И моя просьба помочь.
Отвожу взгляд. Все-то знают, куда бить. И попадают!
— Обойди все земли моего народа. Куда только сможешь попасть, — продолжает Т. — Сделай там… Я не знаю, что вы, Ходящие, делаете. Но нельзя, чтобы выжившие все равно были обречены.
Во мне просыпается жалость. Но это — жалость к себе самой, и только.
— Я одна, а одной мне ничего не сделать, — говорю я. — Я как тот мальчик с ваших болот — все вижу, все понимаю, но рук нет, и я могу только прыгать на месте.
— Ты осталась совсем-совсем одна? — спрашивает он с недоверием.