По остывшим следам [Записки следователя Плетнева]

Плотников Владимир Михайлович

— Надо попробовать оба. Начнем с Крестцов, издалека. Машину начальство даст?

— Обязано дать, — ответил Кислицын. — Посидите здесь, я выясню.

Вскоре голубая «Волга» уже несла нас среди покрытых снегом, ослепительно белых полей. Я смотрел по сторонам и узнавал места, о которых совсем недавно рассказывал Лифшиц.

Вдали показались домики поселка Пролетарий…

— Остановимся? — спросил Кислицын. — Как-никак райцентр. С начальником милиции познакомлю. Зайцево на их территории.

Я согласился. Мы пересекли небольшую

площадь и подъехали к двухэтажному деревянному дому. Войдя в него вслед за Кислицыным, я ощутил резкий запах хлорки и табака. На втором этаже, куда вела крутая скрипучая лесенка, пахло духами и паленой масляной краской. Мы миновали канцелярию и оказались в кабинете начальника, человека средних лет, коренастого, с красным лоснящимся от пота лицом и расчесанными на пробор волосами. Сидя за столом в одной рубахе, он кричал кому-то по телефону:

— Дом когда-нибудь спалите! Леший бы вас побрал! Небось кубометр дров за ночь сожгли, душегубы!..

Заметив посетителей, он встал и, покачивая широкими плечами, пошел нам навстречу:

— Форточки пооткрывал, и все одно — как в бане! Веника не хватает…

Познакомились. Начальника звали Виталием Павловичем Потаповым. Узнав, что я из Ленинграда, он смягчился.

— Как там Питер?

— Стоит.

— Ну а насчет бус ничего нового сказать не могу. Я уже думал, что дело закрыто…

— Иван Васильевич на месте? — поинтересовался Кислицын.

— Участковый-то? У себя. Надо будет — нагружайте работой, от моего имени…

За Пролетаркой снова потянулись поля, потом все ближе к шоссе стал подступать лес.

— Вот здесь завершались дорожные работы, — сказал Кислицын. «И угасали под дождем костры», — подумал я.

К полудню, проскочив без остановок Зайцево и Вины, мы добрались до Крестцов, нашли дом, в котором когда-то размещалось ремонтно-строительное управление. Теперь его занимала уже другая организация. Управление было ликвидировано, рабочие уволены, а документы сданы в какой-то ленинградский архив. Жизнь не стояла на месте. Она всегда вносила в планы свои коррективы. Что делать дальше? Возвращаться в Ленинград и искать архив, а в нем — последние приказы об увольнениях?

— Едем в Зайцево, — сказал я Кислицыну после некоторого раздумья. — Попробуем начать оттуда.

Изба, в которой жил участковый уполномоченный Иван Васильевич Степанов, стояла в конце села, по левой стороне шоссе. Срубленная несколько лет назад, она выгодно отличалась от соседних изб своей прочностью. И не только ею. Три окна по ее фасаду и рамы пристроенной сбоку веранды были украшены резными наличниками, над шиферной крышей возвышалась антенна.

Мы прошли через калитку во двор, поднялись на крыльцо, постучали.

— Кто там? Войдите, — послышалось из избы.

В горнице нас встретила молодая приветливая женщина с малышом лет трех на руках.

— Вы к Ивану? — спросила она. — Раздевайтесь. Он в сельсовете. Сейчас придет.

Я

снял пальто и остался у двери, рассматривая жилье участкового. Оно было обставлено почти по-городекому: мягкие стулья и диван, в левом углу — тумбочка с приемником и проигрывателем, рядом — шкаф с книгами, а напротив, у правой стены — сервант с посудой, на окнах — тюлевые занавески. Только русская печь и грубые домотканые дорожки, постланные на отмытый добела дощатый пол, напоминали здесь о селе.

Я присмотрелся к книгам и, увидев среди них множество учебников, спросил:

— Кто это у вас занимается сразу во всех классах?

— Во всех — никто, в младших — я, а в десятом — Иван, — ответила она, рассмеявшись. — Я учительствую, он вечернюю школу кончает.

— Под вашим руководством?

— Пока сам обходится…

В это время на веранде кто-то затопал, сбивая снег с валенок, дверь открылась, и в горницу вошел розовощекий, рослый шатен в белом полушубке и черной шапке-ушанке со звездочкой.

— Вот и хозяин! — представила его женщина.

— Здорово, Иван Васильевич! — приветствовал вошедшего Кислицын. — Я к тебе с товарищем из Ленинграда. По поводу бус.

Участковый быстро скинул полушубок, шапку.

— О делах успеем поговорить, — сказал он. — Давай-ка, Клава, гостей потчевать!

Клава опустила ребенка на пол и засуетилась. Она накрыла стол белоснежной скатертью, поставила тарелки, положила ложки, вытащила из печки большой чугунный горшок, из которого запахло тушеным мясом, картошкой, лавровым листом, луком и морковью, выставила кринку топленого, подернутого коричневой корочкой молока, нарезала хлеб.

— Где-то у меня пузыречек был… — сказал Иван Васильевич, потирая руки, и Клава мгновенно выставила на стол бутылку московской водки.

— Ну, ребята, за ваше здоровье, за ваши успехи! — предложил участковый.

Выпили, с аппетитом съели жаркое по-новгородски.

— С удовольствием потрудился бы с вами, если б завтра не воскресенье, — сказал, отодвигая тарелку, Иван Васильевич. — Дел полно, отвлекаться нельзя. А для вас завтрашний день очень подходящ — в клубе танцы, девки нарядятся, глядишь, и бусы кто наденет. Время прошло, может, перестали бояться. Я поначалу каждое воскресенье на танцы ходил, все без толку. Девки глаза пялили: участковый, да еще женатый, на танцы зачастил! Видать что-то нужно…

— Ладно, сами справимся, — ответил Кислицын. — У тебя есть во что переобуться? В ботинках ведь не пойдешь…

— Найдем, — успокоил Иван Васильевич. — Молоко пить будете? Или, может, чаю, как городские, хотите? Клава, похлопочи!

Мы отказались от чая, выпили по кружке топленого молока и пересели на диван.

— Вот что, ребята, — по-деловому заговорил участковый. — Действовать вам нужно сразу в двух направлениях. Тебе, Кислицын, в помещении. Один раз нос отморозил — хватит, больше нельзя. Поэтому пойдешь на танцы, а ты… Как тебя зовут?