По прозвищу «Сокол». Том 3
Шрифт:
– Алексей, у вас ведь совершенно никакого опыта общения с подростками, верно? Помните себя в её возрасте?
Кивнул, хотя предпочёл бы забыть. Пьяные выходки отца, желание увидеть на лице матери хотя бы одной улыбкой больше.
И страх, страх, страх, что сегодня снова сделал что-то не то, и не избежать побоев. Нина сделала вид, что только сейчас вспомнила о моём детстве, состроила сострадательную мину на лице. Как бы ни была она хороша в своей лжи, а я научился некоторым трюкам у неё. Сегодня ей меня не обмануть.
По крайней
– Хочешь, поспорим, что ваши юные годы во многом схожи с ней?
– Откуда ты…
– Откуда знаю? Лёш, она бежала из другого города сначала к твоей тётке по отцу, а потом уже к тебе. От родной матери. Думаешь, тяга к познаниям её поволокла, словно на привязи, или она от чего-то убегала? Я же права?
– Ты права.
– Она просто не ожидала скользнуть из одного кошмара в другой, вот и всё. Заглянула под одеяло твоей жизни и ужаснулась. Монстры обитали не только под кроватью. Это всё из-за вчерашнего допроса?
– У меня дома что, стоит камера?
– Не удивляйся, работа психолога состоит из умения складывать два и два. Ты рассказал о звонке друга, о том, как вступился за него с пушкой наперевес… – Нина игриво, словно кошка, закатила глаза, будто желая сказать, что знает больше, чем ей рассказал. Это-то в ней всегда и раздражало. – Просто после большого шока для того, чтобы окончательно удостовериться в пришедших мыслях, нужен маленький штришок. Капля, соломинка, что переломит спину верблюду. То, что подтолкнёт к шагу по иную сторону отношений.
Вместо того, чтобы искать пропавшую дочь сидел на лавочке и слушал её рассуждения. Душные, но такие тёплые, убаюкивающие, дурманящие.
Не хотелось вставать, не хотелось ничего. Почти переборол самого себя в этом порыве, как она нашла ту самую соломинку: обвилась руками вокруг моего предплечья, прильнула щекой, зажмурилась.
Здравый смысл говорил, что психологи себя так не ведут. Нина же каждым движением будто хотела сказать, что много он знает, этот здравый смысл!
– И что мне теперь с этим делать? Между нами как будто стена…
– Бери я с тебя деньги за сеанс, сказала бы, ничего не делать, а тащить её ко мне.
То ли намёк, то ли предупреждение, с Ниной никогда не знаешь точно. Наконец она томно вздохнула.
– Но это было бы ложью, потому что семейные посещения по двойному тарифу. Всё проще, Лёша. Ей восемнадцать, но она всё ещё ребёнок.
– Мне вчера почти также сказали.
– И правильно сказали. Она ребёнок, у которого в своё время отобрали право на подростковый бунт. Дети остро реагируют на малейшие изменения, а ты принялся раскачивать её на качелях отцовских чувств и личных проблем. Она к последним не имеет никакого отношения, и всё равно вынуждена участвовать.
Помолчали, глядя на тихий танец снега, прежде чем она продолжила.
– Люди, словно марионетки, одержимы эмоциями. Ярость, страх, ненависть – они сильны. А любовь всё же сильнее, потому что способна породить все вышеперечисленные.
– А я думал, ты только по рабочим вопросам и психологии сна разбираешься.
От неё пахло женщиной. Она едва держалась, чтобы не залезть на меня верхом и не повторить всё то, что мы вытворяли в её кабинете, только на этот раз посреди трескучего мороза заснеженной улицы.
Безлюдье, тишина, страсть.
Воображение под её натиском изобразило Оксанку как гирю, что утаскивает меня на дно собственных страхов. Нина тащила в иную сторону, но была точно такой же гирей.
Прогнал видения, как наваждение, только ради того, чтобы услышать совет, как окончательный вердикт.
– Всё, чего ей сейчас хочется от тебя, это чтобы показал, она тебе небезразлична. Важная часть твоей жизни, на которую не закроешь глаза. Сейчас она… считает себя твоей обузой. Чемоданом без ручки. Скажешь неосторожное слово, она спокойно выдохнет и уйдёт. Ты хочешь, чтобы она ушла?
– Нет, – ответил, не раздумывая. Нина будто этого и ждала, кивнула.
– Тогда дай ей то, что просит. Покажи, что готов быть той самой стеной, за которую она может спрятаться, когда будет совсем невмоготу.
– Нин, у тебя самой дети были? Или есть?
Ждал, что она отстранится, насупится, возмутится. Вместо этого она улыбнулась и горячо шепнула на самое ухо, что это секрет. Следующий вопрос взбудоражил тело, пробуждая плоть.
– А ты хочешь мне с этим помочь?
Ответить ей не успел. В тихую гавань вечерней улицы вонзился шорох шагов, хруст недавно высыпавшего снега. В пародышащем драконе, что мчался на нас со всех ног, с трудом можно было различить девчонку.
Надежда любит слепоту и полумрак. В отчаянно рвущемся к нам силуэте мне жаждалось увидеть Оксанку. Пусть обиженную, злую, сердитую, но живую. Глаза решили не обманывать лишний раз, с каждой деталью говоря, что это не она.
Слишком пухлая, слишком румяная, тысячи других «слишком».
Бежевое пальто, серые плотные колготки. Пар изо рта, лихорадочный взгляд. Юная блюстительница морали? Погонит нас с лавочки искать комнату для утех?
Было бы здорово, но знал, не так. Её притащило к нам другое.
– Это вы Алексей Соколов? Папа Оксаны?
Сердце кольнуло, волнение вошло в раж, успев изобразить тысячу и один неблагоприятный исход. Кровь льнула к голове, стук сердца заглушал сбивчивые объяснения.
И всё равно я слушал.
– Я её однокурсница… подруга, – девчонка запиналась на каждом слове. Едва сыскал в себе терпение не рявкнуть на неё, требуя сосредоточенности. – Она сегодня… она там!
Благо, рядом была Нина. Это не её проблемы, ей бы улыбнуться на прощание и бежать в закат. Но словно та самая каменная стена, которой предлагала быть мне, заслонила собой девушку, твёрдо взяв за плечи.