По родному краю. Сборникъ статей по отечествов?д?нiю. Часть 1

Тургенев Иван Сергеевич

Дюковский вздохнул, взял шляпу и вышел.

– Пойду запью! – решил он, выйдя за ворота, и побрел печально в трактир.

Становиха, придя из бани домой, нашла мужа в гостиной.

– Зачем следователь приезжал? – спросил муж.

– Приезжал сказать, что Кляузова нашли. Вообрази, нашли его у чужой жены!

– Эх, Марк Иваныч, Марк Иваныч! – вздохнул становой, поднимая вверх глаза. – Говорил я тебе, что распутство не доводит до добра! Говорил я тебе, – не слушался!

Михаил Дмитриевич Чулков «Рассказы из книги „Пересмешник, или Славенские сказки“»

1789

Угадчики и верблюд

Отрывок из рассказа «Угадчики», демнстрирующий проявление детективной логики еще в XVIII веке.

Турки

так же умирают, как и все люди, только хоронят их с некоторыми отменными по закону их обрядами; да дело теперь о смерти, а не о законе. Итак, скажем, что скончался близко Константинополя не последнего звания турок; осталось после него довольно имения и также три сына, которые после смерти его получили титул наследников. В то время, когда похороняли они своего отца, какой-то довольно проворный вор похитил все оставшееся им имение, и когда наследники усмотрели, что делить им было нечего, то предприняли разбирать дело это судом. Большой брат имел подозрение на середнего, середний на меньшого, меньшой на большого; итак, должно было всем просить друг на друга. Все равно желали иметь наследство, и для того все равно об оном и старались; итак, отправились они в Константинополь к кади.

Встретился им на дороге человек запыхавшись, который спрашивал:

– Не видали ли, братцы?

– Не верблюда ли? – спрашивал большой брат.

– Он левым глазом был кос, – сказал середний.

– А на нем был уксус, – говорил меньшой.

– Так точно, государи мои, это мой верблюд; да где же он? – продолжал встретившийся.

– Мы его не видали, – отвечали ему все три брата вместе.

– Возможно ли, – говорит прохожий, – отгадав, что я спрашиваю верблюда, описав его с ног и до головы, и говорить, что вы его не видали. Так конечно вы, господа мои, воры; однако у кади, я думаю, что заговорите вы другим голосом. Я желаю переговорить с вами у этого судьи.

– Очень изрядно, – отвечали они ему, – а мы и сами великое имеем до него дело.

Мужик, идучи, радовался, что нашел своего верблюда, и думал, что уже он в его руках.

Пришедши к судье, мужик начал тотчас просить о своей покраже и уведомил кадия, как отвечали они ему, когда он спрашивал об оной. Кади, услышав все, нимало не сомневался, чтоб верблюд не был в руках у этих трех братьев; итак, сказал им, чтобы они немедленно отдали его мужику. Большой брат сказал судье, что они верблюда никакого не видали и у себя его не имеют. Кади, рассердись, закричал:

– Почему же ты узнал, что мужик спрашивал верблюда?

– Потому, – отвечал большой брат, – что было это еще утро, и роса покрыла поле, и следов не видно было никаких, выключая верблюжьих; я узнал, что пробежал тут верблюд; итак, спрашивал, не верблюда ли он ищет.

– Изрядно, – отвечал судья, – а ты по чему узнал, что верблюд был левым глазом кос?

– По тому, – говорил середний брат, – что на правой стороне дороги трава самая сухая, то он ее всю смял и ел, а на левой самая преизрядная, которой он нимало не повредил; так надобно, чтобы он левым глазом был кос.

– Хорошо; а ты как это мог узнать, – спрашивал кади у меньшого брата, – что он навьючен был уксусом?

– Очень нетрудно, – отвечал он.- – В следах его оставалось несколько жидкой материи, в которую я, омокнув перст, положил на язык и узнал, что это уксус; итак, надобно, чтоб был на верблюде в мехах уксус.

– Теперь я вижу, что это правда, – отвечал он. – Итак, ты, мужик, напрасно имел на них подозрение; поди и ищи твоего верблюда, куда он побежал.

Безнадежный мужик променял великую ра­дость на печаль и пошел догонять свою скотину.

Горькая участь

Часть этого небольшого рассказа представляет собой минимальный по объему “протодетектив”: загадочную историю с моментальным ее разъяснением.

«Крестьянин», «пахарь», «земледелец» – все три названия, по преданию древних писателей, в чем и новейшие согласны, означают главного отечеству писателя во время мирное, и в военное – крепкого защитника, и

утверждают, что государство без земледельца обойтись так, как человек без головы жить, не может! Но ложь ли, правда ли, рассуждать нам о том недосуг; да сверх того и сказкам такие глубокие задачи и не подлежат. Мы скажем, что витязь повести сей, крестьянин Сысой Фофанов, сын Дурносопов, родился в деревне, отдаленной от города, воспитан хлебом и водою, был повит прежде пеленами, которые тонкостию и мягкостию своею немного уступали циновке, лежал на локте вместо колыбели в избе, летом жаркой, а зимой дымной, до десятилетнего возраста своего ходил босиком и без кафтана, претерпевал равномерно летом несносный жар, а зимою нестерпимую стужу; слепни, комары, пчелы и осы, вместо городского жиру, во времена жаркие наполняли тело его опухолью. До двадцати пяти лет, в лучшем уже убранстве против прежнего, то есть в лаптях и в сером кафтане, ворочал он на полях землю глыбами и в поте лица своего употреблял первобытную ж свою пищу, то есть хлеб и воду, с удовольствием. Имел намерение жениться, для чего и сватался на многих соседственных девках; но ни одной за него не отдавали, по причине той, что был он крайне не заводен, мало предприимчив, а проще сказать, простофиля.

Зависть и ненависть те ж самые и между крестьянами, какие бывают между горожанами, но как крестьяне чистосердечнее городских жителей, то сии пороки скорее в них приметны бывают, нежели в тонких политиках, обитающих при дворе и в городе. Такие сельские жители называются «съедугами»; имея жребий прочих крестьян в своих руках, богатеют за счет их, давая им взаймы деньги, а потом запрягают их в свои работы так, как волов в плуги; и где таковых два или один, то вся деревня составлена из бедняков, а он только один между ними богатый: для того, что сев, жатва и сенокос должниками его убираются прежде, а те всегда севом своим опоздать должны. И когда опоздали сеять, то убирать уже будет нечего, а затем и остаются в вечном долгу у «съедуги», который из того не убыток, но приращение имеет, ибо вся деревня к нему на работу, как на барщину, приходит.

Сии «съедуги» за недостатком многого по сельскому быту у Сысоя Дурносопова, удумали отдать его за вотчину в солдаты, привезли в город, где Сысой в первый раз еще увидел прямые улицы, регулярное строение и политичных людей разного покроя и разных цветов в одеянии. Но он рассматривал их недолго, для того, что в скором времени представили его к рекрутскому приему. Примеря, ска­зали: «Мал ростом», – а лекарь закричал: «Тонки ноги!». И так из приемной выслали, не выбрив, однако, затылка, для особого предуведомления отдатчиков, которые то удобно понимать могли: ибо не в первый уже раз таковое приключение с ними учинилось. Поутру, поранее вчерашнего, представлен был опять Сысой Дурносопов в приемную комнату; на темя его положено было несколько угомонной монеты, а сколько именно, достоверно не знаю; к обеим же ногам привязано было по ассигнации, чем Сысой пришел в указанную меру, и за одну ночь икры потолстели. Выбрили лоб, и Дурносопов призван за исправного рекрута, и сие действие происходило в бывших провинциальных канцеляриях. Приемщик не соглашался принимать при рекруте ничего натурою, а за платье и провиант требовал деньгами, против чего спорить было невозможно, итак учинен во всем расчет и дело кончено.

Армия наша находилась тогда за границею, куда Сысой с прочими препровожден был мирским подаянием, не получая ни одежды, ни провианта от командующего офицера, которого они и в глаза не видали во всю дорогу, а догнал он их, не доезжая до армии верст со сто или еще того меньше; из пятисот человек дошло до армии не с большим пятьдесят, а прочие разбежались и померли. Командующий офицер подал рапорт, что, за малоимением команды, рекруты в разные времена бежали; его отдали под суд, а рекрут причислили к команде лишенных всего им принадлежащего: ибо у командовавшего ими офицера при арестовании его ничего не отыскано, а слух носился, что он припрятал все подале, на случай строгой резолюции в суде.