По шумама и горама (1942)

Соболев Николай

На противоположной стороне раздался треск, крики, разбилось стекло и со двора через выбитую ногой калитку выскочил всклокоченный мужик с пистолетом в руке. Он затравленно оглянулся — слева и справа по улице набегала облава — и рванул к нашему забору.

Наредник что-то кричал и рвал с плеча винтовку, стражники тормозили, беглец запрыгнул на наш забор… Немец, так и стоявший за углом, срезал его очередью и мужик тряпочной куклой повис на ограде, выронив пистолет на цветочную грядку.

Суматоха улеглась только

к вечеру, когда тело наконец закинули в кузов и увезли. Только после этого свалила и толпа немцев в офицерских чинах, и стражники и нас выпустили из задней комнаты, где держали под караулом.

Под причитания хозяйки мы осмотрели свое жилье и Небош витиевато выругался:

— Кошелек! Кошелек сперли, кучкины дети, не побрезговали!

— Спасибо тебе, господи, что взял деньгами, — постарался утешить я товарища.

Утром, с каждым шагом, приближавшим нас к станции, перед нами разворачивался пейзаж после битвы. В воздухе еще летала сажа, тлели струйками молочного дыма последние очаги, на скамейках возле уцелевших зданий курили вымотанные пожарные — огонь бушевал почти десять часов!

На путях торчали остовы сгоревших вагонов и разодранных в клочья цистерн, лежал на боку угольный кран, а за наполовину разваленной водокачкой погнутые рельсы и вывороченные шпалы обрывались перед большой воронкой.

— Это не бензин, — потрясенно прошептал Марко. — Бензин так не может.

Но пахло именно бензиновой гарью. Сколько там в составе было, тысяча тонн, две тысячи? Немало, оттого и сгорело все, куда затекло горючее.

— Наверное, в других составах были снаряды, — предположил Небош.

И он оказался прав, пока мы почти сутки разгребали последствия, работавшие на станции передавали все новые и новые слухи. Четыре состава под ноль, три маневровых паровоза и один локомотив под списание, два десятка вагонов со снарядами, два десятка с продовольствием, пятнадцать погибших, в том числе восемь немецких патрульных, пострадали здания депо, мастерских, складов. Да что там, вокруг не осталось ни одного строения с целыми окнами!

Мы сидели под стенкой и вяло жевали кукурузный хлеб со сланиной — все, на что расщедрился Дойче Рейхсбан для своих работников.

— Пора валить, — высказал общую мысль Небош.

— Так документов нет, забрали когда Марко заарестовали, да так и не вернули.

Блин, как жаль, что немецкие паспорта сгнили! Как бы сейчас пригодились!

— У меня не забрали, — сумрачно буркнул Глиша.

— Тогда ты в больницу к Бранко, забираешь его, — распорядился я, — только со справкой об эпилепсии и всеми возможными бумагами и отходишь по плану.

— А мы?

— А мы прогуляемся в Карабурму.

— Надо только рожи умыть, нельзя же в таком виде по городу шататься.

Мы просочились сквозь встревоженный город, где в каждой кафане рассказывали про ужасные взрывы и

пожар на станции — где шепотом, восхищаясь неведомыми героями, а где и в голос, проклиная окаянных бандитов. Проверенный маршрут, мимо кладбища, с заранее известными постами или опасными участками, где могли появиться полицейские или патрульные.

По мере удаления от центра к окраинам, стихали и разговоры, а в Карабурме царила полная тишина. Вперед отправился Марко и после часа наблюдения доложил — машин за воротами нет, в саду ковырялся старичок, но недавно ушел, в доме две женщины, видимо, прислуга и хозяйка.

— Ждите меня полчаса, если не вернусь, встречаемся у последнего глиняного карьера.

Открыла мне Сайка и сразу отрезала:

— Работы нет.

— Простите, господжо Сая, мой отец работал у старшего Продановича, может, у вашей хозяйки найдется что-нибудь? Меня зовут Владо, Владо Рашич.

Сайка еще раз с сомнением оглядела мою мятую и грязную одежду, шевельнула правой бровью и закрыла дверь перед носом:

— Жди.

Я ковырял носком ботинка второй, отколупывая налипшую грязь и отряхивал, сколько мог, пиджак от следов гари, когда дверь снова распахнулась и на меня из-за монументального плеча Сайки взглянула Милица.

— Сайка, приготовь еды, — немедленно распорядилась она. — Проходи. Нет, стой. Ты грязный, как свинья, противный мальчишка. Зайдешь через выход в сад, там есть ванная.

— Я втроем. И у нас нет документов.

У нее от такой дерзости перехватило дыхание и она просто смотрела на меня широко раскрытыми глазами, словно думая, верить им или нет.

— Ну ты нахал… — наконец выговорила Милица.

— Я русский. Как у нас говорят, «тетенька, дайте воды напиться, а то так есть хочется, что переночевать негде!»

— Хорошо, идите к выходу в сад.

Милица развернулась, хлопнула дверью и я услышал, как она крикнула на кухню «Сая, на троих!»

Для ночевки нам назначили каменный сарайчик с печуркой, где хранился садовый инвентарь и прочие нужные инструменты. Только ночевал там одинокий Марко — Небош сразу прилип к Сайке и не сводил с нее восхищенного взгляда. Прислуга поначалу шарахалась и вздрагивала, но чем дальше, тем благосклоннее принимала знаки внимания и к вечеру Небош обосновался у нее в комнатке.

— Это ты взорвал вокзал? — Милица утвердительно ткнула наманикюренным пальчиком мне в грудь.

— С чего ты взяла? — опешил я.

— От вас за километр несло гарью и этим, чем шпалы воняют.

— Креозотом?

— Не знаю, вокзал так пахнет.

— Нет, это не я взорвал, — и ведь ни слова не соврал, это ведь Марко, а не я.

— Четники Михайловича заявили, что они, но мне что-то не верится.

От такой наглости я чуть не пустился доказывать, что это никакие не четники, что это мы, партизаны…