По следам Александра Великого
Шрифт:
Но об этом знал только я. Так что никто не удивился, когда я подал прошение об отпуске, дабы проведать своего больного дядюшку, и отправился верхом в Солсбери. Этот город, знаменитый своим собором с впечатляющим шпилем, а также близлежащим Стоунхенджем, находился на дороге в Байдфорд на севере Девона и далее в Кловелли, так что никого не должно было удивить, что я держал путь именно туда.
Прибыв туда, я заглянул в «Старую мельницу», где хозяйка сдавала комнаты в пристройке. Именно там меня дожидался этот проклятый МакКриди.
Да, я подумывал о том, чтобы выдать ирландца Дженкинсону, но понял, что МакКриди был
Нью-Хейвен некогда был одним из главных торговых портов на Ла-Манше, но эти благословенные времена остались в далеком прошлом. До войны местные купцы торговали с Францией, но дела шли ни шатко, ни валко. А вот после начала боевых действий именно Нью-Хейвен, в котором не было военных судов, стал гнездом контрабандистов, многие из которых ранее считались добропорядочными коммерсантами. Ведь Франции была нужна английская шерсть, а Англии – французские ткани, которыми славились Нормандия и Пикардия. А в последнее время в Англии вошли в моду шипучие вина, изготавливаемые недалеко от этих мест, в Шампани. Мне лично они совсем не нравятся, но, как говорили древние, de gustibus non disputandum est — о вкусах не спорят.
Мой спутник оставил меня в местном клоповнике, а сам направился в город. Через час он вернулся и сказал, что договорился с одним «знакомым его знакомых» о том, что тот перевезет нас в Этрета на нормандском побережье, но уходил он в тот же день. Меня, если честно, это радовало, причем не только по той причине, что у меня появилась возможность избежать ночных укусов безжалостных голодных клопов. Ведь чем дольше я оставался в Англии, тем больше была вероятность, что на Фладьер-стрит узнают, что я из Солсбери направился совсем в другом направлении. А это могло быть весьма чревато для меня разными неприятностями.
Я боялся, что нас могут банально ограбить по дороге, а то и выбросить в море – в отличие от О‘Нила, МакКриди, судя по всему, не был лично знаком с контрабандистами. Но все прошло гладко, и неделю назад нас на шлюпке доставили на один из угрюмых каменистых пляжей недалеко от Этрета, под белыми меловыми утесами, так напомнившими мне Дувр. Мы пошли вверх по еле заметной тропе, а через час уже пришли в Этрета.
Должен сказать, что я всерьез опасался, что в нас распознают англичан, и мы окажемся где-нибудь в казенных апартаментах с решетками на окнах. Поэтому я перевоплотился в немецкого коммерсанта Иоганна Хабека из Мемеля, а МакКриди стал моим слугой-ирландцем. Увы, немецкого он не знал, так что распоряжения я отдавал на английском, специально коверкая слова и предложения. Отношение к нам было спесиво-пренебрежительным, мол, приехали тут зачем-то какие-то иностранцы, но деньги наши – а я предусмотрительно взял с собой в основном иоахимстальские талеры – брали без вопросов. Но мы все равно решили как можно скорее покинуть город – никогда не знаешь, вдруг они неожиданно решат проверить всех иностранцев, и тогда нам могло несдобровать.
К счастью, через два часа после нашего прихода в Руан уходил дилижанс, и мы купили на него билеты – я в отделении «для чистой публики», МакКриди – сзади,
На следующий день мы прибыли в Руан. Я расположился в гостинице «Ля-Куронн» на Старом рынке, где и была назначена встреча с тем самым таинственным русским, а МакКриди, как и положено слуге, ушел в комнаты над какой-то пивной на Блошиной площади, за угол от моей «короны». Конечно, Руан – красивый город, но мне было не до осмотра достопримечательностей. Зато оказалось, что хозяин заведения отбыл недавно в Париж и должен был вернуться не раньше чем через месяц, так что хозяйка дала мне понять, что была бы не прочь, если бы «мсье немец» скрасил ее одиночество. Что я и сделал.
Кухня в этом заведении была выше всяких похвал, но вчера я зачем-то решил попробовать устриц, привезенных сюда, кстати, из Этрета. И проснулся, когда меня начало всего выворачивать. Хозяйка же не только не проявила никакого участия, а еще и заорала истошным голосом:
– А ну вон отсюда! Мне теперь предстоит драить перину и обюссонский ковер, а то приедет муж и поймет, что у меня кто-то был. И служанке этого не поручишь, а то вмиг разболтает моему проклятому Жану.
– Пошли хотя бы за врачом…
– Ишь, размахнулся! Сам пошлешь, когда придет прислуга.
Я каким-то образом дополз до своего номера, в котором ни разу еще, если честно, не ночевал, и улегся на скрипучую кровать. Служанка приходила убираться уже после полудня – я в это время по просьбе хозяйки всегда был в номере, чтобы она ничего не заподозрила – и у меня возникла мысль, что я могу и не дожить до этого времени. Меня еще раз вырвало, на сей раз, к счастью, на голый пол. Я закрыл глаза и попытался заснуть в надежде, что МакКриди, который меня ежедневно навещал – ведь он якобы был моим слугой, – придет как можно скорее.
Вот только сегодня ирландец пришел не один – с ним был какой-то человек, одетый вполне по-парижски, но по его выправке я понял, что имею дело с военным. Я попытался подняться, но не смог. Новоприбывший же внимательно посмотрел на меня и спросил на неплохом французском:
– Что с вами?
– Съел устриц, – ответил я на том же языке. – Теперь все время рвет.
– Бывает, – успокоил тот. – Вам повезло, что я еще и в некоторой мере врач. Так что давайте я вас полечу, а потом мы поговорим.
– А как мне к вам обращаться? – выдавил я.
– Зовите меня Алан, – кивнул тот и начал расстегивать принесенный с собой саквояж.
2 (14) августа 1801 года. Санкт-Петербург. Михайловский замок. Генерал-майор князь Павел Дмитриевич Цицианов, находящийся в отставке по состоянию здоровья
О том, что государь вспомнит обо мне и захочет меня увидеть, я узнал заранее от своего родственника по матери, князя Петра Багратиона. Он кое-что рассказал про сражение при Ревеле и про своих новых приятелей, без которых все могло повернуться иначе.