По следам М.Р.
Шрифт:
— Ты говоришь, август… Посмотрим, пожалуйста. Ага, вот!
Всю строчку занимала запись:
«Среда, 3 августа. Сапер А. Мальцев из хозяйства Мухина. Крупный план. 15x12. Второй полоса».
— Он! — закричал Витя. — Значит, и карточку… можно?
— Натурально! Какой мы имеем нумер? Пленка двести семнадцать, кадр четырнадцать…
Распахнув нижнюю дверцу шкафа, так что она образовала подобие ступеньки, фотограф полез на самую верхнюю полку.
— Держи!
В руках у Вити оказалась большая папка, туго перевязанная шпагатом. Ян Янович развязал
— Для коллекции все кадры пропечатаны одним формат: тринадцать на восемнадцать.
Отец! Витя даже побледнел. Вот на этом снимке — не то, что в газете! Тут отца сразу узнаешь. Хоть и моложе он лет на двадцать, а все-таки сразу узнаешь. Вот и нос его, и рот… и даже родинка на щеке.
Но главное — глаза! Чуть прищуренные, смешливые… Незнакомые и все-таки — не чужие… Они смотрели на Витю прямо, в упор, и будто спрашивали:
«Ну, сын, узнаёшь?»
Витя торопливо спрятал снимок в портфель. Он так обрадовался, что чуть не забыл — у него ведь еще одно дело.
— Можно поглядеть… что было в газете… до самого конца августа?
Ян Янович снова раскрыл блокнот.
«Пятница, 19 августа. Разведчица Маша Трошкина. Крупный план. Понедельник, 22 августа. Прием в комсомол… Общий план… Пятница, 26 августа…»
— А двадцать четвертое, среда?.. Почему нет ничего?
— В самом деле! — Ян Янович полистал страницы: не слиплись ли? — Так не должно бывать. Других фотографов в нашей части отнюдь не состояло, а газета без снимков, это… это… как слепой дом. Без окон, без дверей. Может быть, я просто не видел того нумера, но это сильно невероятно… Очень сильно…
Витя хотел объяснить фотографу, что это не так уж невероятно, но тот, не слушая, снова окинул взглядом корешки в шкафу и снял блокнот из другого ряда. Второй блокнот был меньшего формата и гораздо истрепаннее. Наверно, его долго таскали в кармане и часто листали. Но ярлычок на переплете был совсем новенький:
«Покадровые записи снимков, август 1942 года, пленки 215–235».
«15 августа. Ефрейтор Тихонов Н. А. — для партбилета. В политотдел…»
«Старшина Кроль М. И. — для партбилета. В политотдел…»
«Сержант Гаврилов И. И. — для партбилета. В политотдел…»
Лишь изредка этот ряд повторяющихся записей нарушался более пространной заметкой.
Ян Янович перевернул еще одну страницу, и Витя сразу разглядел в правой колонке пометку: «В «Боевое знамя» на 24 августа».
— Значит, и на этот нумер я имел давать свой фото, — успокоился фотограф. — Для какого же случая оно не попало в учет? Посмотрим этих кадров.
На столе появились еще два снимка.
Сержанта-орденоносца Ян Янович узнал сразу, даже не заглядывая в блокнот.
— Это есть Емелин,
Второй снимок Вите тоже был знаком по генеральской подшивке. Семеро солдат в измятых гимнастерках. Семь усталых небритых лиц.
Витя снова заглянул в блокнот. Кадр № 22… Так… Рядом — запись: «После выполнения особого задания». А в газете, кажется, было иначе? Просто: «После боевого задания». И, главное, здесь названы фамилии: «Сержант Окулов А. И., ефрейтор Кубарев В. Д. и другие». И в скобках: «Остальные отказался назвать фамилия — имя».
— Почему?
Ян Янович пожал плечами:
— Может, они есть скромные люди…
Витя записал обе фамилии и задумался.
Он ожидал большего. Чего — он и сам не знал, но все-таки большего. Непонятно, почему все же изъяли клише? И какое было ЧП? Может, об этом знали те люди… На снимках? Вот бы их спросить! Емелин погиб, но те двое… У него снова появилась надежда.
— Можно взять с собой… фотографию?
Ян Янович заглянул в конверт («так, дубликат на месте») и кивнул.
— Какие еще снимки нужны уважаемому капитану?
— Н-не знаю… То есть, я подумаю… — пробормотал Витя… — Вернее, я у него спрошу…
И, наскоро распрощавшись, исчез за дверью.
«Кто эти люди? — рассуждал он по дороге. — Живы ли они? Известны только фамилии… Две фамилии. Хотя… Когда искали М. Р., ни одной фамилии не знали…»
Глава VII
ЕФРЕЙТОР КУБАРЕВ
В четверг на последнем уроке Оля вдруг обнаружила у себя в парте записку, свернутую, как аптечный порошок:
«Сегодня в 18.30 под черепом. Г. Б.»
«Под черепом?» — у Оли брови полезли на лоб.
Но потом она засмеялась.
«Ох, Генька! Не может без штучек!»
Череп ведь у Геньки в комнате! На книжном стеллаже. Тот самый, который Генькин отец привез. Семитысячелетний.
Оля тайком скосила глаза на Витю. Тот уткнулся в учебник, но лицо какое-то растерянное.
«Тоже порошок нашел», — догадалась Оля.
Вечером ребята собрались у Геньки. С прошлого года здесь не были. Все тут по-старому. Вот и череп со стеллажа скалится. А на столе — медный кинжал. Тот, который не просто кинжал, а памятник! Как это Генькин отец тогда сказал?! «Памятник материальной культуры двенадцатого века»!
Родителей Генькиных не было. Отец, как всегда, в экспедиции, а мать на своем такси по городу колесит.
Оля вдруг засмеялась. Вспомнила, как удивилась она в прошлом году, когда узнала, что Генькину маму зовут Гертруда Никифоровна.
— Немка? Да? — робко спросила она у Геньки.
Тот усмехнулся.
— Какая там немка?! Гертруда — это героиня труда! Сокращенно. Раньше в моде были такие имена.
Все уселись за стол.
Генька выложил стопку листков, Витя — черный конверт и блокнот. Только перед Олей стол пустовал.