По следам мистера Волка
Шрифт:
Ведь она может связать человека по рукам и ногам и не выпустить из каменных стен.
Элис не боится, ведь уже связана с этим местом и его хозяином.
Куда больше страшит слава бывшего графа — говорят, замок свёл его с ума и заставил убить жену… За что Оуэн и отсидел десять лет.
Элис передёргивается, поправляет коралловый беретик на золотых волосах и стучит в тяжёлую дверь.
Кулачком выходит слишком тихо, так что в ход идёт мысок, а затем и пятка, сапога.
И граф, наконец, открывает ей.
Встрёпанный,
Он смиряет Элис колким, недовольным взглядом, а затем переводит его ей за плечо с таким заинтересованно-удивлённым видом, будто уверен в том, что одна она прийти не могла, и там кто-то стоит.
Стоит, но почему-то, каким-то образом, скрыт от него.
— Хм…
Она откашливается в кулачок, опустив глаза и отчаянно краснея в попытке привлечь к себе внимание.
— Здравствуйте, эээ… Добрый вечер? — всё же поднимает на него взгляд.
Быть может, он уже знает о том, что замок призвал её служить, и не подумает ничего дурного, как те господа?
Но так и не скажешь, что он понимает. Граф смотрит на неё выжидающе, остро изогнув бровь. И нетерпеливо вздыхает. Становится понятно, что Герберт не просто сонный — он пьян.
— Меня зовут Элис Богард, сэр, я племянница миссис Смит… И как вы, должно быть, знаете, она умерла несколько дней назад.
— Не знаю… — отступает он, однако не спешит впускать её. — Соболезную. Так это… Поэтому в помещении так пыльно? Ой, хотя… — хмурится он. — Несколько дней всего прошло, да? Не должно тогда… Эм, я… не о то совсем, — зевает в изгиб локтя, — говорю.
— Тётушка прекрасно следила за замком! — Элис вскидывает подбородок. — И так как она была родовой слугой, замок призвал меня на её место, ведь я — ближайшая родственница. Понимаете? — спрашивает с надеждой и опаской. — Теперь впустите?
— Не-а, — ухмыляется он, — домой иди, — и собирается закрыть дверь.
— Но! — взвизгивает Элис. — Давайте… эээ, я вам завтра ещё раз объясню? Вы сейчас не п-понимаете! Ложитесь, отдохните, а я займусь делами. О жалованье позже поговорим.
— Ещё и это? А ты… Ты не можешь, ну, просто уйти?
— Но я ехала к вам несколько дней на поезде! Быть здесь — мой долг, граф. Разве… разве вы не понимаете?
Её светлые салатовые глаза начинают поблёскивать.
Он медленно кивает, обдумывая её слова, и вздыхает.
— Я дам тебе на дорогу назад пару волков, хватит? Не знаю, какие сейчас цены… — и протягивает ей, взятые, видимо, с тумбы у двери (и что только делали там?) серебряные монеты. — Езжай домой, к матери и отцу. Давай, кыш отсюда, — звучит это уже совсем по-доброму, хотя выгоняет он её на улицу, практически в ночь,
— Но я не могу… совсем… Мистер… Волк, ой, — путается она и прикусывает язык. — Граф… Оуэн. Господин. Разве вам не нужна прислуга?
— Если и нужна, я решу это сам, — отрезает он. — За меня десять лет всё решали другие, не хватало ещё, чтобы какая-то пигалица теперь напрашивалась ко мне жить и спорила со мной! Ступай с богом, — и он захлопывает перед ней дверь.
— Да я ведь… Я ведь… И не могу уйти… — срывается с её губ, правда, Герберт вряд ли её слышит. Поэтому Элис принимается тарабанить в дверь. — Пустите!
— Я сейчас разозлюсь! — гремит его то ли всё ещё сонный, то ли пьяный голос, но дверь не открывается.
— А я уже! — хмурится Элис.
— Я всё сказал! — на этот раз говорит он, выглядывая в окно. — Иди. Я… — запинается задумавшись. — Я ведь дал тебе денег?
Она стоит, сложив руки на груди, насупившись, будто обиженно и сверлит его взглядом. Молча.
А он также, молча, смотрит на неё, пока, наконец, не машет рукой и не скрывается в темноте замка.
Только вот вовсе не для того, чтобы ей открыть.
Элис всхлипывает, а затем и раздражённо цокает, когда со смурных, тяжёлых небес срывается поток холодного дождя.
Волки поблёскивают в ладонях. Идти, что ли, к постоялому двору? Заночевать да вернуться утром, когда граф проспится?
Она вздыхает, представив, какой неприятной будет дорога, и всё же сходит с каменного крыльца.
***
Кровь размылась на камнях, песок, в который она втянулась, вместо красного вновь приобретает свой прежний цвет, напитавшись дождевой водой.
В подворотне темно, хотя близится утро и горизонт на восходе начинает светлеть.
Девушка лежит на земле, устремив остекленевшие глаза к хмурому небу.
Ветер не в силах поднять её отяжелевшие от воды и крови волосы. Зато чей-то платок, уже изрядно выпачканный в пыли, несмотря на влагу, медленно, лениво гоняет вокруг.
Одежда жертвы изодрана, будто она трепыхалась в чьих-то когтях. Грудная клетка вскрыта и внутри не видно ничего, кроме чёрной дыры.
На каменной кладке стены до сих пор не смытые, красные отпечатки её ладоней. Под стеной — звериные следы, переходящие в человеческие.
И одно единственное окно наверху за мутным стеклом и решёткой, является свидетелем происшествия.
***Людарик Даймонд — двадцатипятилетний повеса и, по мнению нескольких наивных душ, настоящий гений, прозябающий в дыре под названием Бонсбёрн. Не даром ведь занял пост главы сыскной стражи, что неслыханно, учитывая его возраст и праздный образ жизни.
Хотя, есть некоторые завистливые — безусловно — шепотки, намекающие на истинную причину такого положения дел: старший Даймонд, градоначальник Бонсбёрна — его родной дядя.