По следам обречённых душ
Шрифт:
Тамия отпустила Валтиса и с ужасом взглянула на мужа. Её глаза дрожали, точно она не верила ушам.
— Что ты несешь? Ты совсем обезумел? Называешь нашу дочь слабой?
— Она несостоятельна. Никто не будет её вечно защищать и обнимать. Мир вне стен академии и дома просто изобьёт её по обеим щекам, а после переломает кости. Слабость — непростительный порок в нашем мире, который рано или поздно приводит к гибели, — хладнокровно ответил непроницаемый глава семейства.
Лания не верила услышанному. Родной отец считал её слабой и ничтожной. Мир словно рухнул перед ней. Она впервые увидела реальность такой, какая она есть.
И всё вдруг встало на свои места. До появления младшего брата она росла, точно цветок, в родительской любви; могла позволить себе быть слабой и до сих пор позволяла, ведь её всегда прикрывала надёжная спина Малера или беспокойная мать.
— Кто-то должен воспитать в ней бойца. — На этих словах, глаза отца на короткое мгновение метнулись к Валтису, а Лании точно пробили грудь.
Она впервые задумалась о том, что с ней было бы, не будь у неё защитников. Мир бы обошёлся с ней так, как и сказал отец? Значит ли это, что ему известно об издевательствах брата и он поощряет его действия, считая их за воспитательный процесс? Что если причиной всех издевательств изначально был вовсе не брат, а бессердечный мужчина? Лания с ужасом смотрела на родителя и не верила ни глазам, ни ушам.
— Воспитывать бойца? Сэбконт, что ты натворил? — Понимание отразилось неимоверным ужасом в глазах Тамии, когда она посмотрела сначала на Сэбконта, а после и на Валтиса.
Мать выглядела так, словно её мир рухнул в одночасье и понимание снизошло на неё слишком поздно; погребло под лавиной. Женщина с болью посмотрела на сына, в уголках глаз заблестели новые жидкие «осколки стекла», режущие нижнее веко, отчего оно медленно приобретало всё более насыщенный оттенок розового.
— То, что было необходимо. — Лания прежде никогда не видела такого холодного и жестокого отца. Никогда ещё он не был так отчуждён и далёк от неё, никогда не был таким чужим.
Осознание боролось с открывшейся правдой и терзало так, как не мог бы издеваться Валтис своей способностью — эдлис долоском1. В один миг она стала пуста и одновременно с тем разбита. Жгучее осознание, подобно лаве, начало стремительно разрушать остатки здравой психики, она чувствовала, что трещит по швам и как от неё отрываются куски плоти, которые Лания когда-то кропотливо сшивала, чтобы из-за издевательств не обратиться в труху. Все старания оказались бесполезными, ведь человек, ради которого она так старалась всё это время, и натравил на неё этого монстра; отец своими руками уничтожил дочь раз и навсегда.
Голова неистово гудела, пока Лания смотрела куда-то невидящим взглядом.
«Это было признание. Он знал всё, что творил Валтис, он всё это устроил», — горечь сдавила горло, а слёзы полились дождём. Безумие охватило с невероятной стремительностью, когда Лания поняла, что в пропасть её столкнул отец. Тот, кого она безмерно любила и ради которого делала всё, лишь не быть в его глазах разочарованием, а он всё это время только и делал, что отрывал её руки от камней пропасти, за которые она так усердно цеплялась.
Тамия пошатнулась, она попятилась назад, закрывая собой дочь.
— Что ты сделал? — тихо прорычала Тамия, кидая яростные взгляды то на мужа, то на сына. — Валтис?
— Он не делал ничего плохого, Тамия. То был лишь воспитательный процесс.
— Ты хоть понимаешь, чем могло закончиться это воспитание? Ты в конец ополоумел! Лания, уезжай отсюда… подальше
Мать подхватила потерявшуюся в пространстве дочь и повела мимо отца, который смотрел на обеих, так, словно это они ненормальные.
— Всё в порядке. Извините, Сэвита, я думаю, на сегодня мы закончим. Валтис, ты молодец, тоже можешь идти отдыхать.
Лания не помнила, что было дальше. Сама она собрала вещи или то была потрясённая мать, из глаз которой неустанно лились слёзы, но которая старалась сохранять хладнокровный вид. Её пушистые каштановые волосы, заделанные в пучок, распушились и выбились из причёски, а стройная фигура содрогалась время от времени.
Академка не помнила ничего с совершенной уверенностью, знала только то, что когда вышла за порог дома, то дышать ей стало легче. Последнее, что она видела, покидая родительский дом — сверкающие глаза отца из окна и его яркие-рыжие волосы, пылающие точно жар, норовящий испепелить дочь.
***
Эдлис долоск? (или же сокращённая форма — эддо) — способность, так же известная, как управление чужой болью. Владеющий этой способностью может не только усиливать её, но и забирать, как дувшую, так и физическую. Для жестоких людей этот «дар» становится любимым орудием пыток, которым зачастую сводят с ума.
========== Глава 17. Опустошённые. Часть 2 ==========
Территория академии кувелов
Выходные дни выдавались на редкость тёплыми и приятными, особенно после капризов лакрилиса, который то и дело насылал напоследок морозы, чтобы люди не расслаблялись. Солнце близилось к горизонту, окрашивая небесную лазурь в пылающие оттенки. Оно походило на кровавые воды, яро переливающиеся закатными вспышками разных мастей. На территории академии царило спокойствие, отчасти от того, что большая часть студентов разъезжалась по домам; оставались лишь те, кому-либо далеко до дома, либо их там вовсе и не ждали.
Флатэс перекидывался тёплыми и сияющими улыбками с лучами, а те в свою очередь, словно руки, пытались дотянуться до его таких же рубиновых волос с огненными всполохами и ласково потрепать. Находясь в компании друга и его пассии, он предпочитал общаться с солнечным светом, нежели с мерзкой на слова девицей, которая не видела краёв.
Не переставая думать о том, что, если бы его верная подруга — Анисия, не уехала, они, наверняка, пошли развлекаться в местный таберн, увлечённо разговаривая за кружечкой пряного и пенного дольта?. От этих мечтаний ему становилось всё печальнее, ведь она решила навестить семью, пообещав Флатэсу, что они обязательно сходят выпить ароматного напитка в другой день. Только благодаря этому обещанию он и держался в компании заносчивой Калесы, от слов которой так и хотелось закатить глаза или вовсе закрыть ей рот ядрёным кляпом, чтобы её язык распух, и она больше ничего не говорила.
Игнэйр старался лишь изредка поддерживать беседу и весело качал головой, пока всё внутри кричало о том, что ему хочется уйти. Уж если выбирать, подумал Флатэс, то лучше компанию Ингелео, он бы точно не тратил времени на то, чтобы кичиться и пытаться понравиться кому-то. За это Игнэйр и уважал старого друга, с которым он когда-то обращался почти так же, как и с Малером, только то был совсем другой Флатэс, о существовании которого озорник старался не вспоминать.
— Как же меня достал этот экзамен по флофу, я никогда столько не занималась, — проскулила Калеса, метнув взгляд ввысь.