По следам призрака
Шрифт:
Председательствующий переговорил с народными заседателями и спросил, обращаясь к участникам процесса:
— Есть вопросы к подсудимому?
Давлетшин утвердительно кивнул и устремил взгляд на подсудимого, который теперь тоже смотрел на него с каким-то затаенным вниманием.
— Вы сказали: «Все ли я учел и предусмотрел»… Как понимать эти слова? Может быть, вы просто не решаетесь поведать суду что-то важное, неизвестное?
— Нет, я сказал все, как было. Не утаил ничего. Но, видите ли… — подсудимый потер рукой висок, — ребята молодые. Может, надо было
— Еще вопросы? — осведомился председательствующий.
Адвокат отрицательно покачал головой. Промолчал и сидевший рядом с ним общественный защитник, однокурсник Нагимова.
— Разрешите? — поднялась с места полная женщина — мать Хорькова. Она проворно поправила платье и, полуобернувшись к подсудимому Нагимову, почему-то обращалась к председательствующему: — Этот молодой человек только что сказал здесь: если повторится такой же случай, он не поступит иначе… Не означает ли это, что он и дальше будет калечить детей, избивать их, когда ему вздумается?
— Вопрос обращен к вам, подсудимый. Отвечайте, — сказал председательствующий.
Нагимов, продолжая стоять, смерил Хорькову холодным взглядом, чуть нахмурился и произнес, не меняя голоса:
— Нет, не буду… Но детей можно искалечить не только кулаками…
Хорькова с возмущением посмотрела на него.
— Вы эгоист! Вы не сделали для себя никаких выводов! — с еле сдерживаемым гневом проговорила она и села.
— Если больше нет вопросов, — невозмутимо продолжал председательствующий, — то суд, как и было обусловлено вначале, переходит к допросам потерпевших. Встаньте, Хорьков, и подойдите сюда!
Хорьков встал, зябко повел плечами и безропотно занял место за стойкой для свидетелей.
Высокий, сутулый, с крупным отвисшим носом и толстыми влажными губами, он, казалось, воплощал в себе все черты замкнутого и смиренного подростка, если бы не настороженный блеск его глаз — маленьких, темных, смотрящих исподлобья.
Подтвердив свою личность и дав подписку об ответственности за ложные показания, он, не дожидаясь наводящих вопросов, начал торопливо и сбивчиво рассказывать:
— Значит, так было… Шли мы с Рамилькой Гатиным по Летнему саду и… Нет, мы там с Исмагиловым были, а Рамильку встретили потом. Ну, так вот… Когда мы шли по аллее, нас окликнул Витька Лыков и сказал: за кустами на площадке пьяный мужик лежит и стонет. Мы сразу — к площадке. Видим, и вправду лежит, встать не может. Ну, я подошел, стал его тормошить, хотел на ноги поставить, а тут появляется парень… Ну, вот этот… подсудимый, значит, и сразу в голос: чего, мол, тут делаете, ограбить мужика хотите и р-раз мне по зубам. Ну, мы — на него вчетвером. А он сноровистый, видать, знает приемы, раскидал нас всех кого куда — и с приветом! Мне печенку отбил, Исмагилову ребро поломал, а Рамильку и Витьку разукрасил — хоть на маскарад. А за что, и до сих пор понять не можем.
Он потрогал рукой живот, взглянул с тоской на судей и застыл в немом молчании.
— Стало быть, неправду рассказывал подсудимый? — испытывающе посмотрел на него председательствующий.
— Врет, конечно. Не хотели мы грабить мужика. И не били…
— Вопросы к потерпевшему? — Председательствующий обращался к помощнику прокурора.
Давлетшин чуть откинулся назад и прищурил взгляд.
— Этот «мужик», которого вы поднимали, — заговорил он с осторожностью, — не кричал, не звал на помощь?
— Не помню уж. Кажется, бормотал что-то. Пьяный он был…
— Яснее, пожалуйста.
— Говорил что-то. Размахивал руками…
— Еще, еще яснее!
— Ну, крикнул, кажется, два или три раза, то ли «на помощь!», то ли «помогите!»… Испугался. Может, сначала думал, хотим что-нибудь сделать…
— Ага… — кивнул помощник прокурора.
Вслед за ним к потерпевшему обратился адвокат, доселе не проронивший ни слова.
— Скажите, Хорьков, за что вы были судимы два года назад?
— Не понимаю, какое это сейчас имеет значение! — фыркнула мать Хорькова, но, встретив осуждающий взгляд председательствующего, смиренно опустила глаза.
— За грабеж, — угрюмо ответил Хорьков. — Отсидел год, а потом освободили условно…
Исмагилов, Гатин и Лыков, объясняя происшедшее, слово в слово повторили то, о чем говорил Хорьков.
Председательствующий развивать дискуссий вокруг их показаний не стал и тоном ценившего время человека заявил:
— Хотелось бы послушать законных представителей… Хорькова Мариэтта Степановна!
Хорькова встала и резко вскинула голову.
— Да, я к вашим услугам!
— Вы слышали, о чем здесь говорили подсудимый и потерпевшие… Не желаете ли дать суду какие-нибудь показания? Может, есть дополнительные сведения?
— Желаю! Конечно, желаю! — заговорила она с дрожью в голосе. — Выслушайте меня, пожалуйста! Я работаю директором универмага. По роду службы…
Председательствующий движением руки остановил ее.
— Извините, это мы знаем. Хотелось бы услышать о вашем сыне, о происшедшем…
— Хорошо, — с нескрываемой досадой отреагировала она на жест председательствующего. — Слушайте! Сережа — мой первый ребенок. Есть еще дочь, но ей всего десять лет… Сережа хорошо учился, занимался спортом. Он шел к успеху, но это недоразумение на пляже… Отобрали у какого-то мальчишки сумку и два рубля денег… Сережа тогда всю вину взял на себя… чтобы не подвести товарищей, хотя… хотя ни в чем виноват не был. Но ладно. Пусть остается это на совести следователя! Уже там, в колонии, Сережа сумел закончить десятилетку, вернулся домой с аттестатом зрелости. Он мог бы поступить в институт, его приглашали, кстати… Но Сережа пошел на завод. Простым рабочим. И знаете, теперь не сожалею об этом. Если в высших учебных заведениях учат тому, чему научился этот, — она кивнула на Нагимова, — драчун… уголовник…