По следам призрака

Галеев Фаниль Исламович

Человек остановился метрах в пяти от дома, чиркнул спичкой. На миг пламя осветило его худое смуглое лицо, длинные темные волосы. Он прикурил и пошел дальше. Как только незнакомец поравнялся с домом, Салихов и Хисматов с криком «Стой!» выскочили ему навстречу. Человек метнулся в сторону, но Хисматов быстро нагнал его, применил «подсечку» — и беглец, кувыркнувшись, уткнулся в мокрую траву.

Подойдя к лежавшему, Салихов похлопал его рукой по спине и сказал тихо:

— Вставай, сынок! Поехали разбираться…

Всякий преступник,

если только он не схвачен за руку, сразу же после совершения злодеяния перестает быть самим собой. По существу, он превращается в жалкого актера, вынужденного играть одну-единственную роль, — роль спасателя собственной шкуры. И все дальнейшее его поведение будет целиком зависеть от того, какие мотивы привели его на путь преступления. Если это вор, корыстолюбец, то он обязательно попытается изображать из себя этакого великодушного добряка, всеобщего благодетеля. Возмутитель спокойствия начнет непременно перевоплощаться в смиренную овцу. А убийца, конечно же, будет «бояться» даже обычного перочинного ножика. И это подчас тоже выдает с головою преступника! Ведь перевоплощение не может быть мгновенным, и даже профессиональный актер, прежде чем войти в роль, вынужден неделями, а то и месяцами разучивать ее. Преступник же вольно-невольно оказывается между двух огней. Не играть своей роли он вроде бы не может, в то же время страх перед возмездием давит ему на сердце, душит его денно и нощно. А «игра», сколько бы он ни старался, «признания» не принесет, выдаст его, как сеятеля зла.

Об этом и многом другом думал и размышлял Мустафин, пока автомобиль, в котором он ехал, не остановился у расположенного во дворе райбольницы небольшого одноэтажного здания, где размещалось межрайонное отделение судебно-медицинской экспертизы.

Приехать сюда Мустафин должен был еще к началу экспертизы. Но перед самым выездом к нему срочно доставили одного подозрительного водителя, который, по словам двух женщин, как бешеный, гонялся за ними по полю на своем исковерканном мотоцикле. Мотоциклист оказался самым заурядным пьяным дебоширом, и после допросов следователь немедленно передал его соответствующим службам милиции, но на разбор дела ушло почти полдня. Предвидя заранее эти издержки, Мустафин, правда, заблаговременно связался с помощником прокурора, предупредив его, чтобы он в случае чего был рядом с судмедэкспертом во время его исследований. И помощник прокурора сейчас должен был находиться здесь, в морге.

На площадке перед отделением экспертизы толпились люди, стояли машины. Выйдя из кабины, Мустафин направился к зданию, но на полпути его остановил бледный, изнуренного вида мужчина. Мустафин узнал в нем Портнова. Как же он изменился за это короткое время! Впавшие щеки, сухие, словно обескровленные губы. В глазах — беспомощное отчаяние.

— Извините, — произнес Портнов теперь уже без излишней паники, но с виновато-горестной улыбкой. — Я хотел… я просто хотел узнать, нет ли у вас новостей для меня. Ну, вы сами понимаете, что я имею в виду…

О чем спрашивал Портнов, было ясно, и Мустафин даже растерялся на какой-то миг, не зная, что и отвечать, — ведь ничего существенного пока что следствием

не добыто, и все же решил не уклоняться от ответа, хоть как-нибудь утешить убитого горем родителя.

— Новости ожидаются, Владимир Николаевич, — сочувственно тронул он Портнова за локоть. — Работа идет полным ходом. Люди не спят ночами. Не торопитесь: преступник будет найден, я уверяю. Будьте только тверды, прошу вас.

— Спасибо, — почти прошептал Портнов. — Я надеюсь…

Он не ушел сразу, видимо, намеревался еще кое о чем расспросить следователя, но в это время к ним подошли двое. Один небольшого роста, щуплый, с черными, как смоль, бровями. Худобу его еще более подчеркивали помятый, обвисший костюм, глубоко нахлобученная старая шляпа. Другой — помоложе, высокий, широкоплечий, с крупным прямым носом, светлыми водянистыми глазами и шрамом над верхней губой. Выглядел он намного приличнее первого. На нем были модный в серую клетку пиджак, чистая сорочка.

Высокий учтиво поздоровался, а щуплый, словно не замечая следователя, кивнул на здание и сказал, обращаясь к Портнову:

— Там заканчивают, Володька. Пора, наверное, подгонять машину?

Только после этого он покосился на Мустафина и, переведя взгляд на Портнова, спросил бесцеремонно, почти нагло:

— А это кто такой?

— Да тише ты, это следователь, — с укором посмотрел на него Портнов, чувствуя, видно, неловкость из-за несдержанности своего знакомого.

— А-а, гражданин следователь! — теперь уже с иронической усмешкой произнес щуплый. — Что же это вы так мешкаете? С улицы-то всяких пьяных-рьяных ловко хватаете да укладываете на нары, а как глухое дело, так и волынку тянете. Нехорошо, начальник!

— Да хватит, Костя, — вмешался высокий. — Что тут трепаться понапрасну. Раз взялась за дело милиция, значит будет все на мази. А ты бузить сразу.

— На мази. Где уж там? — махнул рукой щуплый и, зло хмыкнув, зашагал к машине.

— Вы уж не обижайтесь на него, — сказал высокий, провожая осуждающим взглядом своего приятеля. — У него тоже, знаете ли, свое горе. Дочь умерла, пока он там… срок тянул. — Он как-то снисходительно улыбнулся, отчего шрам над губой растянулся, исказив лицо, и спросил тихонько, наклонившись к следователю: — Как вы думаете, за что все-таки убили девочку-то, товарищ следователь?

— Пока не знаю, — сухо ответил Мустафин, почувствовав исходящий от собеседника легкий запашок спиртного. — Но скоро, думаю, все прояснится.

— Конечно. А его, наверное, расстреляют?

— Кого?

— Да душегуба этого.

— Наверное…

— Да… — мрачно произнес высокий. — Задал он вам задачку. И о чем только думал зверюга, когда пошел на такое дело!

Он постоял немного и сказал, повернувшись к Портнову:

— Ну, я пойду, пожалуй, Володя. Надо предупредить шоферов…

— Кто такие? — поинтересовался Мустафин, оставшись наедине с Портновым.

— Тот, щуплый — Макаров. Работаем вместе. А высокий — наш сосед, Лачугин, — пояснил Портнов и после некоторого раздумья добавил: — Успели хватить где-то… Зачем только пришли. Ведь и так на душе одна горечь…