По следам слов
Шрифт:
– Я ни в чем не соврал! – закричал я, расправив крылья и едва увернувшись от острого предмета, чуть было не пробившего мое черное сердце. Оно билось так быстро, что, я думал, вот-вот выскочит из груди, упадет на землю и начнет прыгать, как мяч в руках тех смешных циркачей, которые в Видов день [4] и по большим праздникам приходят во двор замка. В этом году они не пришли, и замок погрузился в зловещее молчание. И только иногда откуда-то доносился стон или плач, режущий застывший воздух.
4
Видов
Монастырские колокола звонили только ночью.
В злые времена.
Времена печали.
Игумен Евдокие своими старыми худыми руками сам тянул толстые веревки, не позволяя дьяконам кинуться на помощь. Кисти его рук были в крови, но он был настолько стар, что не ощущал этой боли.
Веретено, словно лезвие, ударилось о каменную стену и разлетелось на части. Куски дерева обсыпали меня. Нить обмотала меня, будто какая-то странная красная змея, я словно попался в детские силки для птиц.
– Все так, как я сказал, а вестники и глашатаи, твердящие обратное, лгут твоим старческим ушам, пытаясь умалить твою печаль или подлизаться к тебе!
– Я была там, – продолжила она спокойнее, опустив взгляд на отсеченную кисть, которую я, прилетев, положил ей на колени. Она смотрела на нее, не отрываясь, не зная, что делать. Взор ее впивался в пальцы, под ногтями которых виднелись следы крови. – Я кружила над тем полем и считала мертвых. Всех девятерых, смехом и плачем выдавленных из моей утробы, я нашла под целым морем турецких трупов. Только Юг Богдана нигде не было. Словно его забрали волны того моря.
Теперь пришла моя очередь кричать – и от моего карканья в окнах задрожали стекла.
– Лев, он сражался как лев, не желая посрамить ни девятерых своих славных витязей, ни страну. В один момент, когда турки, словно прилив, хлынули на них десятерых, происходящее перестало быть для него битвой за царство и Бога, теперь это была битва за жизни его сыновей. Юг Богдан не усомнился в Творце, клянусь всем самым дорогим, он не усомнился. Только… среди всего этого безумия… с морем крови, сломанных шей и разбросанных внутренностей, он вдруг очнулся и спросил себя: что ему эта победа и царство, обещанное им на княжеском ужине Лазарем, если он останется без детей?! Это прибавило ему сил, и он стал махать мечом и петь, словно архангел Михаил, защитник Крестной славы [5] , он отсекал головы как острым оружием, так и голосом, реющим над знаменами.
5
Крестная слава – южнославянский народно-православный обычай, празднование дня семейного святого. Слава празднуется в честь того или иного святого, почитаемого всеми семьями рода или всем селом.
– Тогда где он? – прошептала старуха, заламывая руки. – Почему я его не нашла?
– Не знаю, – сказал я.
Но я знал.
Его не унесло море.
Нет.
Недолго еще.
Ночь накрыла мою
Почему только я не сошла с ума и, как те несчастные и бедняги, что побираются у ворот замков и церквей, не говорю чушь и не вижу того, чего нет? Почему я не царапаю стены и не призываю, с растрепанными волосами и безумным взглядом, старых богов? Но птица по-прежнему тут, она неотрывно смотрит на меня. Ее клюв красен от крови, будто обвит красной нитью, которой днем вяжут, а ночью все связанное распускают. Она принесла мне руку. Я знаю, чья эта рука.
Я ее родила.
Когда у меня получается заснуть, я вижу ангелов. Я не знаю, сны ли это, грезы или голова моя обманывает меня, пытается утешить, показывая, что существуют визитеры из потустороннего мира. Те, о ком рассказывают священники.
Я рожала не безгрешно.
Я молю этих прекрасных крылатых существ рассказать мне, где сейчас мои сыновья. У Всевышнего ли они, за которого отдали жизни? Существует ли то Царствие Небесное, и находятся ли мои сыновья по правую руку от Бога, спрашиваю я, умоляя ответить. Делят ли они его трапезу, высмеивая такую смешную штуку, как жизнь, и наше ужасное желание сохранить ее, какой бы она ни была?
Ангелы молчат. Они подносят пальцы к губам, показывая тем самым, что и я должна молчать.
– Убирайтесь! – кричу я им. – И скажите Богу, чтобы он выполнил обещание, данное Лазарю, скажите ему!!!
Не плачу я только во сне, в единственном месте, где я сильна, и где, как библейский Яков, могу потягаться с ангелами. Когда просыпаюсь, я долго не открываю глаз, надеясь снова уснуть. Иногда я сильно жмурюсь, собирая силы для нового утра. Мне еще осталось немного дней, и я радуюсь этому. Я ухожу, чтобы снова встретиться со своими соколами.
И с моим любимым.
Ворон смотрит на меня.
– Моя молитва услышана, – сказала она и, дрожа от холода, закрыла окно в башне, в которой я нашел ее. Когда я прилетел, она смотрела вдаль, словно ждала кого-то. Ждала так, как ждут тех, которые никогда не придут: с тревогой во взгляде, с ладонями, сложенными для молитвы. С ожиданием того, что Бог снова поднимет кого-то из мертвых.
Она нежно опустила отсеченную ладонь на стол, целуя ее пальцы: «Как ты думаешь, черная птица, Бог или дьявол сделал это? Никогда раньше Бог не исполнял моих желаний. И я не знаю, есть ли кто-нибудь, чьи исполнял».
– Разве это важно? Бог, дьявол, кто его знает, – ответил я, перепрыгнув с кровати на спинку стула. – Знаю множество тех, кто, не получив помощи от Бога, призывал падшего ангела.
Она побледнела. Тень пробежала над нами, на мгновение подарив надежду ее взгляду.
– Нечистый исполняет их желания или хотя бы дает утешение?
– И оба они требуют платы, – я удивил сам себя этим богохульством, но все же не остановился и продолжил, отвечая на испытующий взгляд старухи: – Душами. Слезами. Страданием. Не стоит договариваться ни с одним из них двоих.