По следам знакомых героев
Шрифт:
— А именно? — насторожился Холмс.
— Совершенно неправдоподобно, на мой взгляд, что эта самая Татьяна, выросшая в глуши сельского уединения, эта, как говорит Пушкин, «лесная лань», вдруг, словно по мановению волшебного жезла, превратилась в великолепную светскую даму.
— Не скрою, Уотсон, — отвечал на это Холмс. — На сей раз вы затронули действительно интересный и, смею сказать, весьма щекотливый вопрос.
— В самом деле? — обрадовался Уотсон, не избалованный комплиментами своего друга. — И как же вы объясняете этот казус? Уж не считаете ли вы, что Пушкин тут чего-то
— Посмотрим, — уклонился от прямого ответа Холмс. — Выяснению этого загадочного обстоятельства мы посвятим специальное путешествие. А пока, дорогой Уотсон, перечитайте внимательно соответствующие главы «Евгения Онегина». Чем лучше мы с вами подготовимся к предстоящему расследованию, тем вернее достигнем цели.
Путешествие седьмое,
В котором Загорецкий и Молчалин судачат о Татьяне Лариной
— Нет-нет, Уотсон! Ни в коем случае! Это было бы непростительной ошибкой с вашей стороны, — сказал Холмс.
Уотсон вздрогнул.
— Что было бы ошибкой? — растерянно спросил он.
— Если бы вы сделали то, о чем сейчас подумали.
— А почем вы знаете, о чем я подумал?
— Ах, боже мой! Сколько раз я вам уже толковал, что у вас такое лицо, по которому можно читать, как по открытой книге. Сперва вы хотели поделиться со мною какой-то важной мыслью, пришедшей вам в голову. Потом вдруг заколебались. На вашем лице отразилось сомнение. «Скажу, а он опять начнет меня стыдить, упрекать в невежестве, — подумали вы. — Так не лучше ли мне даже и не начинать этого разговора?» Тут я и позволил себе вторгнуться в ход ваших размышлений, решительно заявив; «Нет, друг мой! Не лучше! Никак не лучше!» Итак, какую мысль вы собираетесь утаить от меня?
— Мысль, которая у меня возникла, когда я перечитывал, кстати, по вашему совету, седьмую и восьмую главы «Евгения Онегина», — неохотно признался Уотсон.
— Что же это за мысль?
— Поразмыслив над этими главами, я пришел к выводу, что Пушкин тут… как бы это выразиться поделикатнее…
— Ошибся? — подсказал Холмс.
— Во всяком случае, чего-то он тут недодумал. В самом деле, уж слишком быстро у него Татьяна из скромной провинциальной барышни превратилась в знатную даму, сразу затмившую всех своей красотой. Ну, красота — это еще туда-сюда. Красота, как говорится, от бога. Но то-то и дело, что Татьяна вовсе даже не красотой всех поражает. Погодите, я вам сейчас прочту…
Раскрыв томик «Евгения Онегина», Уотсон прочел с выражением:
«Никто б не мог ее прекрасной Назвать…»Многозначительно подняв кверху указательный палец, он вопросил:
— Слышите?.. И несмотря на это… — Уткнувшись в книгу, он продолжал читать:
«КНу и так далее… Вы чувствуете? Как будто королева вошла!
— И вам это кажется неправдоподобным? — уточнил Холмс.
— По совести говоря, да, Холмс. Такое чудесное превращение Золушки в принцессу закономерно в сказке. Но «Евгений Онегин» ведь не сказка!
— Безусловно, — подтвердил Холмс.
— По обыкновению иронизируете?
— Ничуть. Вы совершенно правы: «Евгений Онегин» действительно не сказка, а роман. Хоть и в стихах. А в романе такое внезапное преображение героини должно быть как-то подготовлено. Во всяком случае, мотивировано, объяснено.
— Так вы, стало быть, согласны со мной, что Пушкин здесь… как бы это сказать… упустил из виду…
— Прежде, чем ответить на ваш вопрос, — прервал друга Холмс, — давайте-ка сперва припомним, какое впечатление произвела Татьяна в свете, когда матушка привезла ее из сельской глуши в столицу. У вас получается, дорогой Уотсон, что она чуть ли не сразу всех поразила своей внешностью. Что чуть ли не при первом же ее появлении на нее сразу же обратились все взоры…
— А разве это не так? — обиженно вскинулся Уотсон.
— По-моему, это было не совсем так. Впрочем, может быть, я ошибаюсь. Давайте проверим. Вы помните, каков был первый ее выход в свет? Куда они отправились?
— Если не ошибаюсь, в театр.
— Ну, положим, не сразу в театр. Сперва Татьяну возили по родственным обедам, чтобы, как говорит Пушкин, «представить бабушкам и дедам ее рассеянную лень». Но потом дело действительно дошло и до театра. Так что, если вы хотите, чтобы мы начали с театра, — извольте!
Холмс подошел к пульту. Миг — и друзья очутились в шумной театральной толпе, среди разодетых декольтированных дам и сверкающих белыми фрачными манишками мужчин.
— Какие люстры! — восторженно вымолвил Уотсон.
— Вы восторгаетесь так, словно никогда не бывали в опере.
— Просто я не подозревал, что при свечах, без электричества, можно добиться такого потрясающего освещения.
— Как видите… A-а, вот и они!
— Кто? — спросил Уотсон, ослепленный великолепными люстрами и успевший, как видно, уже забыть о цели их приезда в оперу.
— Татьяна со своей маменькой, с тетушкой, княжной Еленой, да с кузинами, — пояснил Холмс. — Вон, справа, в четвертой ложе.
— В самом деле! — радостно отозвался Уотсон. — Так мы, стало быть, сейчас к ним?
— Нет, — возразил Холмс. — Мы пройдем в четвертую ложу слева. Чтобы лучше видеть Татьяну, нам предпочтительнее занять место прямо напротив нее. А кроме того, там, в четвертой ложе слева, если не ошибаюсь, сидят люди хорошо нам знакомые.
— Кто такие?
— Я думал, вы их сразу узнаете. Это же Антон Антоныч Загорецкий! А с ним Молчалин! Я полагаю, Уотсон, вы читали знаменитую комедию Грибоедова «Горе от ума»?