По следу единорога (Сказание наших ночей)
Шрифт:
– И что же случилось?
– Однажды я бежал на третьеразрядном ипподроме в Нью-Мексико и уже отстал от лидера больше чем на корпус, как всегда со мной бывало через полмили или около того, и жокей начал нахлестывать меня, но вдруг седло соскользнуло, и он свалился.
– Твой тренер плохо затянул подпругу.
– Точно так же подумал и я, но в тот же вечер заметил, что ясли с овсом будто бы стали чуточку выше. А когда помощница тренера пнула меня во время разминки на следующий день, седло опять съехало. Тогда-то я и понял, что уменьшаюсь. Всякий
– Он помолчал.
– В конце концов я стал слишком мелким для бегов, и меня списали, но я все равно продолжал уменьшаться. И тут наконец я понял всю правду: всякий раз, когда любую из лошадей хлещут плетью или дурно с ней обращаются, я становлюсь мельче. Вот тогда-то я и сменил свое прежнее имя на Эогиппус - первая лошадь. Во всех беговых лошадях есть что-то от меня, а во мне - что-то от них.
– И давно это продолжается?
– Уже лет десять.
– Да ты вроде бы не уменьшился за время нашей беседы, а ведь гдето на планете в это самое время непременно проводятся бега, где хлещут беговых лошадей.
– Так и есть, - подтвердил Эогиппус, - но теперь я крайне мал, и перемены во мне так же пропорционально малы, и от недели к неделе едва заметны.
– А как тебя занесло в Центральный парк?
– Это конюшня для списанных беговых лошадей, избежавших мыловарни, - пояснил Эогиппус.
– Большинство таскает тележки, а пара-тройка возит жирных мальцов по ездовым дорожкам.
– Только не говори, что ты возишь тележку!
– Нет, но здесь я живу в полном довольстве.
Тут Мэллори услышал за спиной вполне отчетливый лошадиный смех. Обернувшись, он узрел вороного коня, вперившего в него взгляд.
– О каком довольстве тут может быть речь?!
– изрек вороной.
– Мы всего лишь сборище надломленных духом и телом кляч, дотягивающих свой срок по пути к могиле или фабрике собачьих консервов.
– Твои слова полны горечи, - заметил Мэллори.
– А как же может быть иначе? Не все же мы похожи на Эогиппуса, а уж тем паче на Меновара или Секретариата.
– Очень немногие лошади похожи на Меновара или Секретариата, - указал детектив.
– Это потому, что очень немногие так же здоровы!
– огрызнулся конь.
– Я был бегуном целых шесть лет, и ни разу не сделал твердого шага, не провел ни дня без боли. Я привык чувствовать, как кнут жокея впивается в меня, в то время как я выкладываюсь, хотя ноги у меня сводит, а бабки прямо пылают огнем, и все ломал голову, чем же эдаким заслужил, чтобы Бог так люто ненавидел меня.
– Прискорбно слышать.
– Тебе не было так прискорбно в тот день, когда ты швырнул мне билеты в лицо, а тренеру велел порубить меня на корм рыбам.
– Я?!
– удивился Мэллори.
– Я запомнил твое лицо на всю жизнь.
– Тогда прими мои извинения.
– Вот уж порадовал, - с упреком буркнул конь.
– На ипподроме я теряю контроль над собой, - смутился Мэллори.
– Только люди теряют контроль над собой на ипподроме. Лошади - никогда.
–
– Бывают исключения.
– Назови хоть одно, - с вызовом потребовал вороной.
– Мне вспоминается Бандитка, - крохотная морда Эогиппуса озарилась при этом воспоминании внутренним светом.
– Она была без ума от ипподрома.
– Он обернулся к Мэллори.
– Вы хоть раз видели ее?
– Нет, но слыхал, что она представляла собой нечто особенное.
– Лучшая кобылка всех времен без исключения, - непререкаемым тоном заявил Эогиппус.
– Она была впереди с первого шага до последнего.
– И была мертва шесть часов спустя, - добавил вороной.
– Последний шаг сломал ей ногу.
– Верно, - уныло согласился Эогиппус.
– В ту ночь я потерял целый дюйм.
– Он тряхнул гривой.
– Можно подумать, что против нее сделал ставку сам Гранди.
– Гранди?
– оживился Мэллори.
– Что вам о нем известно?
– Это самый могущественный демон в Нью-Йорке, - объявил Эогиппус.
– А зачем ему понадобилось красть единорога?
– продолжал Мэллори допрос.
– Кроме обычных резонов?
– Не знаю. А каковы обычные резоны?
– Ну, к примеру, хотя бы выкуп.
– Нет, - отрицательно повертел головой Мэллори, - он не предъявлял никаких требований.
– Что ж, всегда остается рог. На черном рынке он стоит целое состояние.
– А Гранди нужно состояние?
– Нет.
– А для чего еще годится единорог?
– Да почти ни для чего, - презрительно изрек вороной.
– При каких обстоятельствах он был похищен?
– поинтересовался Эогиппус.
– Он был передан под опеку эльфа по имени Мюргенштюрм и похищен часов десять назад Гранди и лепреконом по имени Липучка Гиллеспи.
– Я слыхал о нем, - задумчиво проронил Эогиппус.
– Он и сам по себе устрашающий субъект.
– А ты хотя бы вчерне не знаешь, где я смогу его отыскать?
– спросил детектив.
– Нет. Но мне не по нутру мысль, что хоть какое-нибудь животное подвергается дурному обращению. Если вы подождете до завтрашнего утра, когда снегопад прекратится, я с удовольствием составлю вам компанию.
– Я не могу ждать, - возразил Мэллори.
– Фактически говоря, я и так тут задержался дольше, чем следует. Отведенный мне срок истекает.
– И какой же это срок?
– заинтересовался Эогиппус.
– Гильдия Мюргенштюрма прикончит его, если я не найду Лютика к рассвету.
– Лютика?!
– заржал пораженный Эогиппус. Это имя прокатилось вдоль конюшни эхом - все лошади повторяли его тоном величайшего благоговения.
– А он отличается чем-нибудь особенным?
– справился Мэллори.
– Еще бы, раз Гранди его заграбастал!
– ответил Эогиппус.
– Что-то я не понял.
– Раз в тысячелетие на свет рождается единорог с почти безупречным рубином во лбу, в точности под рогом, - поведал Эогиппус.
– Это своеобразное родимое пятно.