По старой дороге далеко не уйдёшь
Шрифт:
— Почему же так?
— Трудно сказать… То ли стесняются, то ли говорить не умеют… А ты какой думаешь поднять вопрос?
— Вопросы я не думаю поднимать, просто хочу сказать о непорядках.
— Значит, критику решил наводить? Похвально, но учти: будут поддерживать не тебя.
— Что же так?
— Э, милый мой! Кочкарев уже себя показал, его хорошим инженером и организатором считают, а ты кто? Тебя никто не знает. — Он пососал мундштук и, видя, что сигарета погасла, вынул его изо рта, зажал между пальцами и хлопнул по нему другой рукой с такой силой, что вылетевший окурок стрельнул под верстак. — Ну вот, теперь спрашивается,
— А общеинститутские партийные собрания? Мы же коммунисты.
— Чудак! — засмеялся Васильев. — Общие партийные собрания бывают редко, вопросов накапливается много, и все они о науке. О ней говорят и говорят…
— Ну, а ты говори о своем, — вставил Иван.
— Подожди, — остановил его Васильев, — не перебивай. Думаешь, я лыком шитый? Я выхожу на трибуну, окидываю всех глазами и говорю: мы, рабочие, тоже смотрим, что мы сделали. У нас такой порядок: сегодня хорошо, завтра надо еще лучше, но не всегда так получается. И начинаю крыть… В зале оживление и даже шумок одобрения. Ну отбарабанил, не успел сесть, а на трибуне уже по списку другой человек выступает, и опять о науке. Второй и третий — то же самое. А о том, о чем я говорил, — молчок. Вот оно что выходит. Выходит, что твои слова летят мимо.
— Значит, слова плохие, — убежденно сказал Иван. — А может, ты говорил без адреса, а так, в общем, вокруг да около?
Васильев с возмущением посмотрел на него:
— Нет, брат, я так не выступаю!
— Не знаю, не знаю, — примирительно засмеялся Иван.
— То-то и оно, что не знаешь, — успокаиваясь, проговорил Васильев. — Ну ладно, не будем спорить… А теперь у меня к тебе вопрос: ты что, на заводах раньше работал? Или где?
— На заводах, — не без гордости ответил Иван.
— Ну и как?
— Там… жилось веселее: соревнование было. Приятно вспомнить. У каждого желание, как в спорте, вперед уйти. В хвосте-то кому охота? Тут все идет в ход: сила, смекалка, мастерство — словом, природный дар. И многое другое. Кто победит, тот и герой. А здесь скучно. — Иван пожал плечами. — Удивляюсь: какая-то тихая заводь.
— Тут не производство, а наука, — заметил Васильев. — Ученые не соревнуются, а мы, глядя на них, тоже.
— Вот и плохо! Потому и мастерская хромает: заказы выполняет долго и некачественно, задерживает работу лабораторий. А было бы соревнование — другой коленкор… Вот ты говорил о своих выступлениях на собраниях, где критиковал, ратовал и призывал работать лучше, а твой зов не заметили, он мимо ушей прошел. А соревнование — это такой зов, что не только до ушей, до сердца доходит, на него все откликнутся. Почему его не организовать, хотя бы на первое время среди рабочих? А потом вызвать на соревнование ученых, — загорелся Иван. — Разве нельзя?
— Может, и можно, — задумчиво ответил Васильев, — но трудно. Как это ученые будут соревноваться — не представляю.
— Без трудностей ничего не бывает. А как соревноваться? Это ученые обдумают и обсудят сами. Вот будет собрание — обязательно выступлю!
— Правильно, выступи… — Васильев помедлил, застегнул на груди рубашку и неожиданно с детским любопытством спросил: — А на фронте ты был?
— Нет, не был. — Иван знал,
Васильев держался непосредственно и своей откровенностью вызывал у Ивана симпатию. Он был рад, что познакомился с ним, хотя для себя заметил, что тот всех стриг под одну гребенку. «У нас, рабочих, — подумал Иван, — иногда возникает неверное суждение, что мы лучше всех и что одни только мы и работаем».
Они помолчали.
— Ну, бывай! — Васильев поднялся и пошел к себе.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Петухов сидел перед верстаком и проверял сейфовые замки. Два из них предназначались Кочкареву, остальные он сделал для себя. Очень пригодились отштампованные детали, которые он принес со старого своего завода, где изготовляли замки к сейфам. Он и здесь, в институте, мог починить любой испорченный замок, смастерить ключ к самому сложному сейфу.
Петухов отрегулировал очередной замок, положил его на верстак и взял следующий.
— Хочешь жить — умей вертеться, — сказал он.
Буданов поднял голову, отложил напильник в сторону.
— Не жизнь будет, а вертихвостка, — возразил он. — По-моему, так: хочешь жить — не вертись!
— Вертись или не вертись, — нахмурился Петухов, — а жизнь заставляет делать свое. К примеру, вчера я отвозил из столярной мастерской на своей машине шкаф на квартиру Никанора Никанорыча. Попросил он меня, разве откажешь? Думал, потрачу час, а потерял целый вечер. Отъехали километра два — колесо спустило. Запасного не было. Достал насос, стал накачивать — камера худая. А как на грех резину и клей оставил в гараже. Говорю Никанору Никанорычу: или машину нанимайте другую, или ждите меня, пока съезжу в гараж. И пока я ездил, снимал колесо да чинил камеру, он битых три часа сидел в машине.
— Вероятно, размышлял, платить тебе за машину или не платить, — засмеялся Ремизов.
— Об этом он и не подумает, — Петухов махнул рукой.
— Конечно, — проговорил Ремизов, — ты же его подчиненный.
— По-твоему, и уважение не сделай?
— У Никанора Никанорыча на изготовление шкафа разрешение было? — поинтересовался Буданов. Его удивило, что Петухов, не стесняясь и никого не боясь, откровенно рассказал об этом, как об обычном деле.
Спохватившись, Петухов понял, что сболтнул лишнее.
— Я не любопытный, не интересовался…
— А если бы остановили, спросили, что и куда везешь?
На лице Петухова заиграла улыбочка:
— Со мной рядом Никанор Никанорыч сидел, а он не дурак, не боялся же, что его шкаф на крыше частной машины три часа напоказ всей улице стоял.
— Значит, разрешение было, — сказал Иван.
— Интересуешься? Узнай! Но я бы не советовал: любопытных не любят.
— А ты хочешь, чтоб тебя любили?
— А то как же?
Буданов покачал головой:
— Не думаю, чтоб тебя любили.
Петухов вертел ключ в замке, слушая, как внутри щелкает затвор.
— Смотря кто.
— Конечно, — согласился Иван, — коль такие, как ты…
Петухов прищурился:
— А такие, как ты?
— Такие, как я, постараются вразумить.
— Напрасно… У самого разумишко есть.
— Разумишко, может, и есть, а разума не видно.
— Без него проживу.
— Смотря как…
— Не хуже твоего проживу. И, вообще, чего ты ко мне прицепился?