По старой дороге далеко не уйдёшь
Шрифт:
— Значит, уходишь? — она протянула свою.
Он молчал.
— И больше не придешь? — опять спросила она.
— Нет, не приду, — он качнул головой.
— У тебя кто-то есть, иначе бы ты так не поступил. — Она поглядела на него как-то странно. — Ты хоть любил меня тогда, давно? Или приходил просто так? Скажи, мне это нужно знать. Очень нужно, — повторила она.
Вопрос застал его врасплох: любил ли он ее действительно? Или просто был увлечен ее женской красотой? Как бы разбираясь в своих собственных чувствах, он медленно заговорил:
—
— А все-таки ты придешь ко мне, Иван! Как миленький, придешь! — неожиданно воскликнула Наташа и победно улыбнулась.
Его поразила ее самоуверенность. «Надо уходить, немедленно уходить!» Он выпустил ее руку.
— Не поминай лихом! — Быстрыми шагами дошел до двери, рывком открыл ее и нарочно громко захлопнул.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Кочкарев не помнил, как вышел из мастерской, как сел в автобус. Его задела не столько сама критика, сколько то, что рабочие не боялись его, выступали так откровенно и говорили напрямик.
Прижавшись разгоряченным лбом к холодному стеклу окна, он вспомнил разговор, который вели с ним Уверов и Руднева после собрания, какие они давали ему советы, как уговаривали быть помягче. Это польстило Кочкареву — все-таки им дорожат.
На следующей остановке надо было выходить. Поднявшись, он заработал локтями, не обращая внимания на протесты пассажиров, пробился к выходу. Не замечая прохожих, зашагал по тротуару, то и дело сталкиваясь с ними. Войдя в парадное, не вызвал лифта, поднялся на третий этаж, достал из кармана двухбородочный никелированный ключ. В двери был сейфовый замок, сработанный Петуховым. Всякий раз, открывая его, Никанор Никанорович с удовольствием слушал, как внутри щелкал затвор. Но сейчас даже не заметил, как открыл дверь. Вошел в прихожую, машинально снял пальто и шляпу.
У него была отдельная квартира из двух небольших комнат, обставленных новой полированной мебелью. Кресла, стулья, пианино — все было в чехлах. На пианино он не играл, музыка его никогда не интересовала, инструмент купил, отдавая дань моде. Сам он был совершенно равнодушен к комфорту, но хотел, чтоб его квартира чем-то выделялась. По его убеждению, это возвышало его в глазах других.
На старости лет остался Никанор Никанорович один. Жена умерла давно, еще в конце тридцатых годов. Дети выросли, разлетелись из родительского гнезда.
Усевшись на тахту, Кочкарев обдумывал происшедшее. Работать в мастерской ему нравилось, никто его не контролировал, здесь он до сегодняшнего дня был полным хозяином. Это собрание все изменит теперь.
Проснулся Никанор Никанорович в шесть часов утра. С аппетитом позавтракал, вытер рот полотенцем, быстро оделся и вышел на улицу…
Утром до начала работы механики столпились в слесарной. Только и разговоров было, что о вчерашнем собрании. Ремизов сидел на верстаке, положив ногу на ногу.
— Здорово тебя вчера отделали? — спросил он у Петухова, который стоял в стороне и не принимал участия в разговоре.
— Тебе-то что? — вскинулся тот.
— Все мы глупенькие, а ты умненький. Как муха к Кочкареву липнешь, в любимчики пробираешься. Не выйдет, мы тоже не лыком шиты.
— Посмотрим! — Петухов нагло улыбнулся. — На одних выступлениях далеко не уедешь!
— А ты хотел, чтоб мы не выступали?
— Выступайте… Мне-то что…
Стремительно вошел Кочкарев, подтянутый, в темно-синем костюме, с аккуратно повязанным галстуком. Никто бы в нем не узнал вчерашнего Кочкарева. Лицо свежее, энергичное, властный взгляд. Рабочие, увидев его, начали расходиться, хотя до начала смены оставалось еще десять минут. Только Ремизов как ни в чем не бывало продолжал сидеть на верстаке. Кочкарев приостановился около него, хотел что-то сказать, но, взглянув на часы, оглядел верстаки и молча ушел.
Хотя Ремизов поступал работать на должность фрезеровщика, он отлично справлялся с токарным станком и слесарным делом, которое ему очень нравилось. Его использовали по необходимости, но, когда поручали слесарить, он с таким вдохновением принимался за дело, работал так быстро, что все диву давались. Сейчас у него не было никакой работы, он не хотел идти за ней, ждал, когда наряд даст сам Кочкарев.
— Ты что сидишь? — подошел к нему Буданов. — Или стесняешься к Кочкареву идти?
— Не тянет что-то. Вчера против него, сегодня к нему, — я так не могу.
— Вот оно что! Пойдем вместе, у меня тоже работы нет. — Иван схватил его за руку и потащил за собой.
Кочкарев стоял около Петухова, глядя, как тот, сняв патрон, устанавливает планшайбу на токарном станке.
— Мы за работой, — весело проговорил Иван.
Никанор Никанорович и глазом не повел.
— Мы к вам, — повторил Иван.
— Вижу… — отозвался Никанор Никанорович. Немного помолчав, сказал, чтоб шли на рабочие места, — он зайдет к ним сам.
И действительно вскоре явился, держа выточенный бронзовый диск, из которого надо было нарезать шестеренку. Ни слова не говоря, отдал его Ремизову и, повернувшись к Буданову, с металлом в голосе сказал, чтоб тот привез из электроотдела прибор. Иван вспыхнул, распоряжение было неожиданным: прибор увезли транспортные рабочие, которые должны были и привезти его обратно, тем более что справиться с ним одному очень трудно. Но он был настроен миролюбиво. «Пусть отведет душу», — подумал он и сказал: