По теченью и против теченья… (Борис Слуцкий: жизнь и творчество)
Шрифт:
Однако предполагали какую-то тайну, какую-то цель, какую-то высшую целесообразность карательной политики. И старались это разгадать. Наиболее загадочным было поведение… бывших вождей на процессах. Не верилось, что пытки могут сломить людей такого сорта… Причины принятой ими на себя роли оставались загадкой.
Обсуждали мы вопрос о том, не являются ли политические процессы и переворот 37-го года предвоенными мероприятиями. И это, пожалуй, была наиболее приемлемая для нас версия. Ибо объясняла закрытость политических целей военной тайной» [51] .
51
Давид
Все чаще говорили о близости войны, о том, какой она будет, — и, конечно, часто говорили о Сталине. Слуцкий свое предвоенное отношение к Сталину, сложный путь «от уважения и признания к пониманию и оправданию» недвусмысленно и четко изложил в одном из своих очерков. Самойлов написал о том, как относились к Сталину поэты «содружества». Слуцкий писал «Я», Самойлов — «Мы». В главном их взгляд на прошлое совпадает. «Я так часто употребляю местоимение “мы” потому, что наше единомыслие, — отмечал Самойлов, — было важным достоянием каждого, общим багажом, накопленным совместно» [52] .
52
Давид Самойлов. Памятные записки. М.: Международные отношения, 1995. С. 144.
«В нынешнее время, — пишет Самойлов, — нас обозвали бы сталинистами. Да простится нам, что мы воспитывались и росли в то время. В нас не было страха, особенно страха божьего. Мы считали, что бояться нам нечего, ибо совесть чиста. А Сталина мы не боготворили, а старались разгадать.
Мы были преданными, но без лести. А лесть тогда считалась главным признаком преданности.
Мы не то чтобы Сталину верили, то есть его официальным речам; скорее, верили в НЕГО как содержателя некой истины, некой тайны, от нас до времени скрытой. Верили, что это, в конечном счете, идет на пользу стране.
Мы не разделяли распространенного заблуждения, что Сталин “не знает” об истинном положении и об излишнем усердии исполнителей. Мы думали, что знает. И порой унимает слишком ретивых.
А главное, уверены были, что война близко и что именно он, сосредоточивший в своих руках всю власть, способен привести страну к победе. А война требует беспрекословного подчинения главнокомандующему. Вопрос же о свободе решится сам собой после победы.
А война была действительно на носу, ближе, чем думали мы и чем предполагал Сталин» [53] .
53
Там же. С. 148.
Свои стихи того времени Борис Слуцкий не хранил. Он не просто не был молодым поэтом. Он не хотел быть молодым поэтом, не хотел ни в каких смыслах, «чтобы льгота» (какая бы то ни было) «распространялась бы на него». Свои заблуждения он отринул и зачеркнул — а между тем и заблуждения его были систематичны, продуманны, четки. Когда в лучшем своем стихотворении «Голос друга» он писал: «Готовились в пророки товарищи мои…», то вот именно это он и имел в виду: четкость выстроенной системы, идеологической, эстетической, поэтической.
В том же стихотворении написано: «Сейчас все это странно, звучит все это глупо…» Сейчас — странно и глупо, но это не значит, что тогда это было так. Вот жутковатое стихотворение, посвященное Виктории Левитиной (одной из тех московских девушек, из-за которых Слуцкому разонравилась харьковская Н.), — она опубликовала это стихотворение в 1993 году.
Последний из энкавэдэ В тотЭто — одна из самых цельных и систематичных попыток объяснить террор. Речь идет о смене миров — революционного, экстремистского, можно даже сказать, бонапартистского на нормальный, человечный, человеческий. «Жестокому поколенью конец!» Революционеры-разрушители уходят, чтобы дать место строителям, они согласны даже на то, чтобы погибнуть от рук строителей. Вписанность собственной гибели в дело революции принималась и понималась всеми поэтами «содружества».
Павел Коган писал: «Я говорю: Да здравствует история, и головою падаю под трактор!» Наровчатов формулировал романтичнее: «Пускай безымянные наши кресты // Покажут дорогу другим…» Кульчицкий славил «Котовского, за день до смерти тело свое гимнастикой мучавшего». Если никто из них и не знал высказывания Розы Люксембург: «Революция — единственный род войны, где победа приходит после целого ряда тяжелейших поражений», то мысль их развивалась в этом же направлении, странном для современного сознания. Недаром Михаил Кульчицкий в последнем своем стихотворении написал: «…не до ордена, была бы Родина с ежедневными Бородино». Родина для него, как и для других поэтов «содружества», была синонимична революции.