По теченью и против теченья… (Борис Слуцкий: жизнь и творчество)
Шрифт:
— Конечно, не стал бы за ним с дубиной гоняться. — Это и было пределом его доброжелательства к Пастернаку.
Заболоцкому при мне он продекламировал немалый кусок из какого-то старого его стихотворения (кажется, из «Цирка») и добродушно сказал:
— Ну и загибали же вы!.
Мартынову (и где! В Сицилии!) он сказал:
— Вот итальянцы пишут, что у вас есть интересные поэмы о Сибири. Надо бы познакомиться, потому что стихи-то ваши — невесть что!» [199]
199
Там же.
Вл. Лакшин воспроизводит рассказ Слуцкого: тот возвращался с Твардовским в одном купе из Италии. Твардовский
«Мой грех, мой грех, — ответил Твардовский. — Я из жалости напечатал когда-то его стихи» [200] .
Характерный эпизод, не описанный самим Слуцким, приводит в своих воспоминаниях о Борисе Слуцком Андрей Турков.
200
Лакшин В. Новый мир во времена Хрущева. М.: Книга, 1999. Цит. по: Борис Слуцкий: воспоминания современников. СПб.: Журнал «Нева», 2005. С. 528.
«И надо же было так случиться, что на обратном пути <из Италии> оба <Твардовский и Слуцкий> оказались в одном купе со случайным попутчиком, дипломатом-казахом, в придачу.
В разговоре Твардовский очень резко высказался об одном из любимых Борисом поэтов и внезапно воззвал к “нейтральной” стороне — соседу дипломату: “Вы знаете стихи такого-то?”
Оказалось, что нет. Тогда Александр Трифонович спросил, а знает ли он его, Твардовского. И тот с восторгом припомнил “Василия Теркина” и заявил, что его автор великий поэт.
“Великий” торжествовал, но, как оказалось, ненадолго. При всей своей корректности Борис в таких вопросах был непоколебим.
Тогда я решил, — рассказывал Борис, — воспользоваться запрещенным приемом.
— А Ошанина, — спрашиваю, — вы знаете?
— О да, — отвечает. — Великий поэт!
И посрамленный Твардовский выругался и залег на свою полку» [201] .
Между тем эти «путевые колкости» не отражают того, что Слуцкий и Твардовский два крупных, хотя и разных поэта. Оба были глубоко преданы главному делу своей жизни, каждый из них был яркой индивидуальностью. Оба в своем творчестве опирались на живой народный язык, а в своих военных стихах — на язык окопный, на фронтовую речь. Близость некоторых мотивов у Твардовского и Слуцкого отмечает Л. Лазарев. Он сравнивает два стихотворения: «Однофамилец» Слуцкого, где речь идет о погребенном солдате, однофамильце Слуцкого, в смерти которого поэт не виноват («Но пули пели мимо — не попали, // Но бомбы облетели стороной…»), и стихотворение Твардовского: «Я знаю, никакой моей вины // В том, что другие не пришли с войны…»
201
Турков А. Его имя одно из драгоценнейших имен русской поэзии // Борис Слуцкий: воспоминания современников. СПб.: Журнал «Нева». С. 325.
Продолжая сравнение, приводит строки из «За далью — даль»:
Я только мелочи убавлю Там, сям — и ты как будто цел. И все нетронутым оставлю, Что сам ты вычеркнуть хотел. Там карандаш, а тут резинка, И все по чести, все любя, И в свет ты выйдешь, как картинка. На память, какой задумал я тебя.И в подтверждение приводит строки Слуцкого:
Лакирую действительность — Исправляю стихи. Перечесть — удивительно — И смирны и тихи. И не только покорны ВсемТрудно понять, почему на этом месте Лазарев обрывает знаменитое стихотворение Слуцкого. Окончательные строки стихотворения более существенны и вместе с тем не менее важны для подтверждения мысли Лазарева о близости мотивов в творчестве двух поэтов. Кстати, эти строки оправдывают и название книги «Без поправок…», которое дал ей составитель Л. Лазарев.
Чтоб дорога прямая Привела их к рублю, Я им руки ломаю, Я им ноги рублю, Выдаю с головою, Лакирую и лгу… Все же кое-что скрою, Кое-что сберегу. Самых сильных и бравых Никому не отдам. Я еще без поправок Эту книгу издам!Но близость мотивов — отнюдь не подражание и тем более не заимствование. Тяжелая война и трагическая советская действительность ставили поэтов в сходные условия и вызывали поэтический отклик, хотя и различный у каждого из них.
Стихов Слуцкого Твардовский не любил и не печатал. Борис относился к этому хладнокровно, хотя сам некоторые произведения Александра Трифоновича весьма ценил. «Первое, что у Твардовского понравилось мне полностью, было “Дом у дороги”… В войну, когда во фронтовой печати начали появляться главы из «Василия Теркина», они сначала удивили своей непохожестью на жизнь. По мелочам, по деталям все было увидено, подмечено, схвачено. Но жестокое и печальное начало войны не выглядело ни жестоким, ни печальным. В то же время “Василий Теркин” от главы к главе выглядел все талантливее, все звонче…
Я читал продолжение “Василия Теркина” без раздражения, даже с удовольствием. Это была несомненная поэзия… Но только не моя поэзия…» [202]
А как относился Твардовский к Слуцкому-поэту? Оба понимали, что «бытовавшие как само собой разумеющееся литературные представления слишком далеко их развели» (Л. Лазарев). Маргарита Алигер вспоминает, что «Твардовский не раз приглашал в журнал Бориса Слуцкого, но умный Слуцкий вежливо отказывался, понимая, что добром это не кончится» [203] . Своих стихов Твардовскому Слуцкий никогда не предлагал.
202
Слуцкий Б. А. О других и о себе. М.: Вагриус, 2005. С. 216.
203
Там же. С. 539.
Есть в «Рубиконе» и Леонид Мартынов, поэт, наиболее близкий Слуцкому в пятидесятые годы. Их связывала верная дружба. По свидетельству Владимира Огнева, близко знавшего их и часто встречавшегося с обоими, «Слуцкий держался покровительственно, хотя был моложе на четырнадцать лет. Беззащитность Леонида Николаевича покрывалась рыцарством Бориса. Когда я редактировал и составлял антологии иностранной поэзии, Слуцкий ревниво следил: не обделю ли я Мартынова лучшими стихотворениями и поэтами» [204] .
204
Огнев В. Мой друг Борис Слуцкий // Амнистия таланту. М.: Слово, 2001. С. 337.