По тонкому льду
Шрифт:
Я смотрел на стол и не мог оторвать взгляда. Ой, как давно не видел я такого изобилия! Здесь красовались ветчина, буженина, разносортные колбасы и сыры, рыба копченая, вяленая, соленая, отварная, жареная, паштеты, консервы, грибы, кулебяка, заливная холодная свинина и многое другое. Откуда все это добыл Купейкин? В каких тайниках хранились такие сокровища? Чье око оберегало их?
В ожиданий торжественной минуты гости раскладывали еду по своим тарелкам. Купейкин разливал вино. Когда подошла очередь Гизелы, он достал из буфета отдельную
— Только для вас. Сухое. "Корво ди Саллапарута", из Сицилии.
Гизела мило улыбнулась, кивнула и, подняв наполненный золотистым напитком бокал до уровня глаз, посмотрела на свет.
Мы наблюдали за каждым ее движением.
Майор Гильдмайстер взглянул на свои часы и поднялся с бокалом в руке.
— Ауф! Встать! — крикнул штурмбаннфюрер Земельбауэр и, выбросив руку вперед, пролаял: — Хайль Гитлер!
Ответили все, не особенно дружно.
— Ч-ч… — прошипел бургомистр, и взгляды гостей скрестились на коменданте.
Майор поздравил присутствующих с Новым годом. Мы поднесли к губам бокалы, и в эту минуту задребезжал телефон, стоявший в углу на маленьком столике. Секретарь управы вскочил с места, опрокинув стул, и схватил трубку. Просили коменданта.
Майор Гильдмайстер спокойно допил вино и не торопясь направился к телефону.
Все замерли. В столовой водворилась тишина. Но за этой обманчивой тишиной что-то скрывалось. Она таила какую-то угрозу.
— Так… Понимаю… Правильно… Поезжайте… Я буду здесь, — произнес комендант, положил трубку и задумался.
— Что-нибудь серьезное? — поинтересовался штурмбаннфюрер, сощурив свои крысиные глазки.
— Как сказать, — неопределенно заметил комендант. — От этого мы никогда не гарантированы. Горит состав с бензином на станции.
У меня сильно сжалось сердце. Горячая волна радости подступила к горлу. Трофим Герасимович выполнил новогоднее задание.
— Дверь на балкон открывается? — спросил комендант.
— Да, конечно, — ответил бургомистр.
— Выключите свет!
Начальник полиции, ближе всех сидевший к выключателю, быстро исполнил команду, и комната погрузилась во мрак.
Бургомистр завозился у двери. Загремела заслонка, щелкнул ключ в замке, затрещала бумага, которой были заклеены щели. Наконец дверь открылась, и вместе со струями холодного воздуха в комнату хлынули вопли сирены и всполошенные выкрики паровозных гудков. Комендант, гестаповец, начальник полиции, я и бургомистр вышли на балкон и закрыли за собой дверь.
Метель угомонилась. Втихомолку падая легонький снежок. Мороз крепчал и сразу охватил нас в свои объятия.
В западной части города полыхало пламя. Огонь отражался в низко плывущих облаках.
— С воздуха? — спросил начальник гестапо. — Но я не слышал зениток.
— Диверсия, — сказал комендант.
— Хм… — Штурмбаннфюрер поежился и обратился к начальнику полиции: — Господин Пухов! Поезжайте, посмотрите сами.
— Там мои люди, — заметил комендант.
— Ничего,
— Слушаюсь, — произнес Пухов и, странно втянув голову в плечи, быстро юркнул с балкона.
Я перегнулся через перила и стал смотреть вниз на цепочку автомобилей, выстроившихся у фасада. Спортивный "хорьх" с откидным верхом — майора Гильдмайстера; горбатый допотопный "штейр" — начальника госпиталя доктора Шумана; большой, приземистый, залепленный белыми пятнами "оппель-адмирал" — начальника гестапо. А на "мерседесе", видно, приехали полковник Килиан и его спутница. Шоферы стояли кучкой, глядели на зарево и о чем-то болтали. В темноте, точно светлячки, мигали горящие сигареты.
Из ворот, расположенных под балконом, часто почихивая, выкатил полицейский "майбах". Чуть ли не на ходу в него вскочили двое.
— Пойдемте, — предложил комендант, и мы вернулись в дом.
Ужин возобновился. Тосты следовали за тостами. Полковник Килиан предложил выпить за доблестную германскую армию, бургомистр — за новый порядок на земле, вводимый железной рукой фюрера. Штурмбаннфюрер Земельбауэр поднял тост за тех русских, которые глубоко верят в Гитлера и помогают немецкой администрации на оккупированной территории.
Хмель, подобно огненному току, растекался по моим венам. Голова чуть кружилась, но мысль работала по-прежнему четко, я прекрасно понимал происходящее, пил, ел, разговаривал, слушал.
Шуман рассказывал анекдоты. Он знал их массу. В бестактной форме, не стесняясь женщин, он выкладывал самые пересоленные и переперченные. Бесстыдство этого пошляка со вставной челюстью превышало всякую меру. Килиан, Гильдмайстер и Земельбауэр косились на него, но молчали. Гизела, казалось, не слышала доктора и оживленно переговаривалась то с одним, то с другим гостем.
Я изредка останавливал свой взгляд на ней. Происходило это бессознательно, независимо от меня, как биение сердца. Гизела обладала какой-то притягательной силой. Она держала себя в высшей степени скромно, без кокетства, без игры. У нее был низкий, глубокий, грудной, воркующий голос, и в этом я видел какое-то неотразимое очарование. До меня долетали обрывки фраз, брошенных Гизелой.
— Там угощали нас страшным напитком. Забыла, как называется. Он отдает цитварным семенем.
"Где там? — гадал я. — Кто же, в конце концов, она?"
— Где вы жили в Афинах?
— Сначала в отеле "Король Георг", потом в "Великобритании".
"Так, — ответил я, — значит, она была в Греции".
Гизела хотела добавить что-то, но ее перебил этот пошляк доктор Шуман. Он начал рассказывать анекдот о вскрытии трупа, причем с такими подробностями, от которых, скажем прямо, наш аппетит не мог улучшиться.
Хозяйка подала национальное баварское блюдо — ливерные клецки. Я понял, что это блюдо — дань штурмбаннфюреру. Он оценил внимание к своей особе, встал, подошел к Валентине Серафимовне и поцеловал ей руку. Та просияла.