Po tu stornu
Шрифт:
Вове было очень грустно, но он не высказывал своих чувств товарищам. «Пусть они хоть сейчас,— думал он,— немножко поговорят, ведь им так мало приходилось быть свободными в своих разговорах и поведении».
Он снова, прислушался к разговору девочек. Они тоже чувствовали себя по-иному, чем в лагере, уже привыкли к ребятам и непринуждённо разговаривали между собой. Только Аня ещё оставалась такой же, как всегда,—хмурой и расстроенной.
Что же ты ничего о себе не рассказываешь?— спросила Люся и обняла Аню.
Мне особенно нечего
Ей стало неловко. Ведь и в самом деле так получилось, что ей нечего рассказывать. Она и бежать не собиралась, как эти мальчики, она и девочкам не решалась помогать, когда на кухне работала. Действительно, не о чем ей рассказать.
Только под вечер прибыли ребята в какое-то местечко с узкими улицами и каменными, удивительно одинаковыми одноэтажными домами, крытыми черепицей. Солнце уходило за гору, отбрасывая золотые лучи на верхушки остроконечных крыш. Улицы были безлюдны. Где-то мычали коровы, лаяли собаки, похрюкивали свиньи.
Машина остановилась. Ребята смолкли. Вышел шофёр, посмотрел назад на дорогу и закурил сигарету. Через несколько минут проехала легковая машина, в которой сидела толстая фрау. Шофёр быстро залез в кабину, мотор заурчал, и грузовик с ребятами помчался вслед за легковым «Оппелем». Скоро обе машины свернули на просёлочную дорогу, обсаженную серебристыми тополями. В конце тополевой аллеи показалась усадьба: слева — большой из красного кирпича господский дом, увитый плющом; справа — невысокие постройки, тоже каменные, но с узкими окнами и белыми шиферными крышами.
Кажется, приехали,— сказал Жора.
Всех давно уже мучил голод. Аня сказала:
Ах, если бы раздобрилась толстуха да покормила нас!
Конечно, покормит, а как же! Если нас не кормить, так мы и работать не будем. Она, пожалуй, это понимает, хотя и немка,— рассуждал Вова.
Машина въехала на широкий длинный двор. Посредине, обнесённая дощатым заборчиком, виднелась большая навозная куча. Напротив — скотные сараи, амбары с окованными железом дверями, а чуть в стороне — небольшое кирпичное здание с грязными маленькими оконцами. Возле амбара бродили белые куры. У чуть дымящейся навозной кучи хрюкали большая свинья и штук двенадцать поросят.
Ребята стояли, озираясь, оглушённые неожиданной тишиной. Кроме них, во дворе никого не было. Хозяйка вошла в большой дом. Машины скрылись за воротами.
Как-то ещё тут будет? — вздохнула Аня.
Ничего, Анечка, здесь мы будем жить дружнее,— ответила Люся.
Вскоре немка вышла на крыльцо с девочкой — ровесницей ребят. Хозяйка уже успела переодеться. В сером домашнем платье, в соломенной шляпе, она выглядела куда старше и мрачнее. Подойдя к ребятам, фрау, к их большому удивлению, заговорила по-русски, но безбожно коверкая слова:
Рапотать у мине путут фее, жить у мине путут фее. Карашо рапотать — карашо жить. Сфать меня Эльза Карловна. Ти што умейт рапотать? — обратилась она к Люсе.
Я умею мыть полы, убирать
Гут, карашо,— сказала фрау.— Ти путит рапотать кухня... Ти што умейт рапотать?
Я умею всё,— отчеканила Шура.
Гут. Ти путит короф...— Фрау не знала русского слова «доить» и пыталась объяснить его значение при помощи пальцев.— И упирать короф... мыть короф... Ти путит тоже короф,— указала она на Аню.
Мальчики нетерпеливо ожидали, когда, наконец, дойдёт очередь до них.
Вы путить стесь,— кивнула фрау Эльза и повела девочек к пристройке большого дома, дверь из которой выходила прямо во двор.
А девчонка-то — вылитая фрау,— заметил Жора.— Такая же толстомордая, пучеглазая. Только нос поменьше и облезлый.
Ты уже всё рассмотрел?
— Рассмотрел.
Долго ли мы ещё будем нюхать навозную кучу?— вздохнул Костя.
Это уж как фрау Карловна захочет,— ответил Жора.
Жора задумался и ответил:
Это ещё неизвестно. Ты не смотри, что она начинает так важно и тихо. Как возьмёт нас в работу, только успевай оглядываться.
Ну, бить-то она, может, и не посмеет,— медленно произнёс Юра.
— А почему?— с любопытством повернулся к нему Вова.
А подожжём! Скот потравим! Вот почему! — с неожиданной для такого хрупкого мальчика ненавистью сказал Юра.
Ребята переглянулись. «А, может быть, и в самом деле здесь нам будет легче защищаться, чем в лагере?» — подумал Вова.
Все сошлись на том, что здесь, наверное, будет лучше, чём в лагере, но особенно хорошего ждать не приходится: привезли работать — значит, будут драть три шкуры.
Ребята не заметили, как на дворе снова появилась Эльза Карловна, рядом с ней — седой старик с трубкой во рту, а немного поодаль — какой-то хромоногий человек помоложе. Старик внимательно оглядывал ребят старческими мутными глазами. Его мясистый нос с горбинкой свисал над верхней губой и, казалось, касался мундштука трубки.
Вы путит рапотать фсё, што покажет мой папа. Жить путут фее там,— Эльза Карловна указала на высокое, типа каланчи, каменное здание в глубине двора и, повернувшись, направилась к дому.
Хромоногий светловолосый человек, которого Эльза Карловна назвала Максом, тоже вглядывался в лица ребят. Одет он был бедно: тёмно-синий сильно поношенный костюм, разбитые грубые ботинки и смятая кепка.
Макс — батрак Эльзы Карловны. Несмотря на высокий рост, широкие плечи и крепкие, узловатые руки, он похож на человека, только что вышедшего из больницы. Морщинистое, бледное и унылое лицо, усталые глаза, согнутая спина — всё это говорило о непомерном, изнурительном труде, сломившем былую силу.