Po tu stornu
Шрифт:
Хозяин велит передать, что вы будете жить все вместе на чердаке. Он предупреждает, чтобы вы соблюдали порядок, бережно относились к имуществу и после одиннадцати вечера не зажигали свет.
Макс говорил старательно, словно боялся упустить хотя бы одно слово, сказанное хозяином. Ребята смотрели на него с удивлением.
Вову подмывало заговорить с Максом, разузнать, кто он,
Пахло сеном, навозом и затхлой пылью, которая бывает только в старых овинах и скотных дворах.
Поднявшись по высокой лестнице на чердак, ребята очутились в полутёмной каморке с крохотным окошком, выходящим во двор. В каморке не было ни стульев, ни стола, ни кроватей. У тесовой перегородки стояла старая, поломанная кушетка с вылезшими наружу ржавыми пружинами, а у противоположной стены — такой же старый диван с торчащими из пыльной обшивки кусками пакли. В углу валялась старая обувь, какие-то тряпки и прочий хлам.
Указав мальчикам на разбитый диван, старик приложил ладонь к виску и наклонил набок голову. Мальчики поняли: здесь им придётся устраиваться на ночлег.
Старик ушёл. Ребята расселись. Вова и Жора — на диване, Юра и Костя — на кушетке.
Голубятня! — развёл руками Жора.
Юра кивнул:
Только грязнее.
Куда там! У меня дома голубятня была — вся на солнышке. Мама её называла Костиной дачей,— вздохнул Костя.
То — дома, а то — здесь,— примирительно заметил Вова.— Диван наш, а кушетка — ваша. Согласны?
Согласны!.. Ну, так давайте хоть приберёмся.
А чего тут прибираться! — удивился Юра.
Как чего? Подмести пол, пыль с окна стереть, все это барахло убрать подальше и то лучше будет.
Давайте!—и Жора первый принялся за уборку.
Поздно вечером Люся позвала мальчиков ужинать. В клеёнчатых фартуках, засучив рукава, девочки хлопотали у стола и болтали без умолку, стараясь казаться бодрыми.
Ты уже хозяйкой стала? — пошутил Костя.
Почти! — Люся покраснела.
Ты завтра тоже хозяином станешь. Заставят навоз скрести, сено возить, скот поить,— сказал Вова, — вот ты и хозяин.
Над накрашенным маленьким столом тусклым желтоватым светом горела электрическая лампочка.
Ребята сидели, тесно прижавшись друг к другу, не зная, куда девать локти.
Две — для мальчиков, одна — для нас.
Она поставила на стол медную кастрюлю, из которой валил нар. Запахло картофелем. Все невольно открывали рты и облизывали сухие губы, жадно глядя на миски, в которые Люся начала разливать приготовленный ужин. Похлёбка была тёмная, жидкая. Хлеб, к удивлению всех, оказался не чёрным, каким кормили в лагере, а тёмно-жёлтым. Твёрдую, как кирпич, крохотную буханку разрезали тонкими ломтиками и положили на середину стола. Вова, рассматривая кусок хлеба, удивился:
Почему
Ты, Вова, ешь! — посоветовала Шура.
Да я ем. Только хлебушко-то, кажется, из дерева.
Правда, хлеб ненормальный,— съехидничал Жора.
А я хотел бы ещё кусочек получить,— серьёзно сказал Костя.
Шура посмотрела на него с сочувствием. Хлеб исчез необычайно быстро, будто его и не было.
Может, хоть похлёбки добавишь? — попросил Жора.
Это можно,— ответила Шура за Люсю.— Пока что фрау гнилой картошки не пожалела.
Люся налила мальчикам ещё по черпачку и остаток опрокинула в свою миску.
Нет,— заключил Жора,— в Германии, наверное, кругом все фашисты и гады подлючие...
Ребята рассмеялись.
«Может быть, и не все»,— подумал Вова, вспомнив почему-то внимательные глаза Макса. Вот Макс — он не похож на Эльзу Карловну и её папашу, на тех немцев, которых они видели в лагере. Чем не похож — Вова сказать бы не смог и с товарищами об этом говорить пока не решался. Мало ли, как они поймут его... Макс, хоть и батрак, а немец. Интересно, почему он так хорошо говорит по-русски?
Только ребята разговорились, покончив со скудным ужином, как на- пороге бесшумно появился старик. Он дважды повернул выключатель. Свет погас и зажёгся вновь. Указав мальчикам на дверь, старик подождал, пока они вышли, и повелительно показал на девочек, а потом на стол. Девочки заторопились убирать со стола и мыть посуду.
БАТРАКИ
Однажды девочкам посчастливилось лечь спать рано — хозяйки не было дома. Аня тотчас уснула. Она уставала больше других. Шура и Люся шёпотом переговаривались. Люся рассказывала про Эльзу Карловну:
Как она ест! Ты бы только видела, Шура! Сядет за стол, а рядом посадит пса, огромного, мордастого, и тот ждёт, облизывается. Я иногда стою за ширмой, смотрю в щёлку, чуть не умираю со смеху. Она ему в рот кладёт большие куски мяса, а сама прищурит свои огромные глазищи, чавкает...
Зато нас кормит гнилой картошкой и опилками. Колбасники проклятые! — коротко заметила Шура.
Ты знаешь,— шептала Люся,— я смотрю на неё и представляю,— и сейчас вот, как закрою глаза, тоже представляю,— что это не Эльза Карловна, а знаешь кто?
Паук. Пузатый, страшный, большой паук. Сидит этот паук недалеко от своих сетей и поджидает. Он знает: жертва попадётся в сеть. Тогда паук подползёт и будет сосать её, пока она не сдохнет. Вот так и Эльза Карловна. Ты посмотри, что нам дают. Уж я выбираю, выбираю, чищу, чищу эту гнилую картошку. Чуть в обморок не падаю, такая она вонючая. Есть эту похлёбку противно. Ты видишь, я почти не ем, а ребята и такой рады, добавки просят.— Люся перевела дух.— Так и будет сосать нас Эльза Карловна, как паук!